[Arvenever]

ДАЛЕКО НА ВОСТОКЕ


Когда мы говорим о царях-реформаторах, то в первую очередь подразумеваем, конечно же, Петра. Но если рассмотреть факты, то оказывается, что реформы Алексея Михайловича по своим масштабам ничуть не уступали петровским. Напротив, превосходили их. Только проводились они без крутых «перестроек», без ломки национальных традиций. Например, промышленная революция, начавшаяся при Михаиле Федоровиче, особенно бурно развернулась как раз в правление его сына. Стекольных заводов стало уже не один, а два — кроме Духанинского, организованного итальянцами, возник казенный Измайловский, причем иностранцы отмечали, что он изготовлял «довольно чистое стекло». Таким же путем появились две бумажных фабрики. Первую построили на Пахре немцы, им в помощь были выделены русские мастера, освоили их технологии, а потом на Яузе была создана казенная фабрика. В Москве стал действовать и часовой завод. По всей Златоглавой Руси во множестве строились винокуренные заводы, частные и казенные кожевенные, суконные, полотняные мануфактуры. В отличие от Франции или Испании, занятия промыслами и торговлей у нас не считались зазорными для высших сословий. И предприятия создавали не только купцы, но и зажиточные дворяне, бояре, монастыри, даже царь и царица.


Врач Коллинз описывал, как в 7 верстах от Москвы были построены «красивые дома» для обработки пеньки и льна, «которые находятся в большом порядке, очень обширны и будут доставлять работу всем бедным в государстве... Царица будет заведовать женщинами в этом заведении для своих польз и выгод» (всего же при Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче возникло более 60 «дворцовых» мануфактур).

Металлургические заводы, построенные в Туле Марселисом и Виниусом, приносили огромную выгоду как владельцам, так и государству — по договору казне отчислялась часть продукции. И компания получила разрешение на строительство новых предприятий. Хотя лицензии иностранцам давались не навечно, а на 10-15 лет с возможностью последующего пересмотра. И, в противоположность будущим методам Петра, Алексей Михайлович строго ограждал интересы своих подданных. Голландцам разрешалось нанимать работников только «по доброте, а не в неволю», «тесноты и обид никому не чинити и промыслов ни у кого не отнимати». И вслед за Тульскими вступили в строй «железоделательные» заводы под Вологдой, на Ваге, Шексне, в Костроме, под Каширой. Занимались этим и русские. Активным промышленником стал боярин Морозов. В подмосковном селе Павловском он построил металлургический завод, использовавший передовую «вододелающую» технику. В своих имениях Морозов организовывал винокуренные, поташные заводы. Крупные железоделательные и другие предприятия строили в своих вотчинах Милославские, Одоевские, Строгановы. И Россия в XVII в. торговала отнюдь не одними лишь мехами, воском да пенькой. Она поставляла на экспорт пушки! До 800 орудий в год! Вот вам и «отсталая» Русь. А куда поставляла? Да в ту же «передовую» Францию, где своего производства еще в помине не было. Хотя перепродажей занимались голландцы и, может быть, пушки шли на Запад под маркой «голландских».

Разворачивались и культурные реформы. Россия стала центром притяжения греческого, ближневосточного, украинского православного духовенства. Под их влиянием развивалось богословие, в Москве были изданы «Кириллова книга», «Книга о вере», русское издание «Малого Катехизиса» Могилы. Из Киева были приглашены ученые монахи Епифаний Славинецкий и Арсений Сатановский «для риторического учения». Федор Ртищев при поддержке государя основал на Киевской дороге специальный Андреевский монастырь, где 30 образованных монахов с Украины под руководством Епифания должны были учить всех желающих греческому языку, грамматике, риторике, философии, заниматься сверкой богослужебных книг. А при Заиконоспасском монастыре была организована государственная школа для обучения подьячих — первое специализированное учебное заведение для подготовки чиновников. В Москве открылась вторая типография — «греческого языка», при ней была создана центральная столичная библиотека.

Правда, эти процессы вызвали и побочный эффект. Российская и греческая обрядность, как уже было сказано, отличалась. Поэтому в государственных и церковных кругах возникли две партии — «грекофилов» и «грекофобов». Причем обе опирались на одну и ту же формулу: «Москва — третий Рим». Только подходили к ней с разных позиций. Первая исходила из того, что если Русь действительно хочет стать «третьим Римом», всемирным центром и покровительницей православия, то и обряды надо сближать с теми, которые приняты в других странах. Иначе даже украинцы и белорусы, перейдя в подданство царя, очутились бы в положении «иноверцев». К «грекофилам» относились Никон, Вонифатьев, Ртищев.

Вторая группировка обосновывала свои взгляды тем, что первый Рим и второй, Константинополь, пали, допустив «повреждения» веры, а третий стоит, поскольку сохранил чистоту христианства. А греки, мол, уже наказанные за свою «ересь», несут ее теперь на Русь. Доходило до требований вообще перекрещивать греков и украинцев, не признавать их православие истинным. К этой партии принадлежали Неронов, Даниил, Аввакум. Хотя с политической точки зрения данный путь вел к национальному и культурному изоляционизму, что для могучей России, выходящей на мировую арену, никак не подходило. Да и патриотизм сторонников «неповрежденной старины» не стоит преувеличивать. В основном это были крайние фанатики. Аввакум сам вспоминал, как по собственному разумению дополнял епитимью прихожанкам, каявшимся во грехах, — порол их плетью. В других случаях тоже частенько утверждал христианскую мораль через рукоприкладство. И в упоминавшемся эпизоде со скоморохами, и с женой и домочадицей Фотиньей, которых избил за то, что они поругались. Стоит ли удивляться, что такой священник не мог прижиться нигде? Дважды его изгоняли крестьяне, а когда указанием из Москвы он был назначен в Юрьевец-Поволжский, то и там своими методами настроил против себя прихожан. Они собирались крепко проучить его — спасибо воеводе, собрал пушкарей и отбил протопопа. После чего он в третий раз явился жаловаться в столицу и по протекции Неронова был назначен в Казанский собор.

Споры между «грекофилами» и «грекофобами» сперва разгорелись по вопросу о «единогласии». Службы в храмах были долгими, каждый день отмечались праздники нескольких святых, добавлялись требы и молебны, заказанные прихожанами. А народ тогда ходил в церковь регулярно. И для экономии времени в практику внедрилось многогласие. Священники и дьяконы вели по нескольку служб одновременно и читали побыстрее — прихожане вменяли в заслугу священнику, если он мог прочесть несколько молитв, не переводя дух. Греческое и украинское духовенство критиковало такой порядок, указывало, что это выхолащивает саму суть церковных служб, делает их формальностью. И царский духовник Вонифатьев в подчиненных ему храмах ввел единогласие. А, кроме того, добавил к литургии проповедь, что практиковалось в греческой церкви, а в русской — еще нет. У многих нововведения вызвали недовольство. Некоторые предлагали компромисс «умеренного многогласия» — вести несколько служб, но чтобы они не мешали друг другу. Патриарх Иосиф созвал церковный собор, и было решено восстановить прежний порядок богослужения. Однако Вонифатьев не смирился, обратился с апелляцией к патриарху Константинопольскому, который высказался за единогласие. Его мнение стало решающим, и был созван новый собор, постановивший «по церквям петь в один голос».

Пока в Москве кипели эти споры, помаленьку обживались уже и самые восточные окраины России. Экспедиция Шелковникова, оставив в Охотском острожке несколько человек, двинулась обратно в Якутск. Как и экспедиция Галкина, обследовавшая р. Шилку. А 12 землепроходцев во главе с Дежневым обустраивались в Анадырском острожке. С местными жителями отношения наладились, некоторые русские даже взяли юкагирок в жены. И отметим, не в «походные жены» — позже, когда представилась возможность, их крестили и закрепили браки церковным венчанием. Но о том, что Дежнев дошел до Анадыри, в других местах еще не знали, и в 1649 г. туда же отправились с Колымы еще два отряда. Стадухин и Бугор отчалили морем. Этим летом погодные условия были хуже, они уткнулись в ледяные поля. Один из кочей разбило бурей. Совершили несколько высадок на берег, где произошли вооруженные столкновения с чукчами, и эскадра вернулась на Колыму. А казак Семен Мотора с группой «охочих людей» пробовал добраться на Анадырь сухим путем, через Анюй, но заплутал в горах и тоже возвратился.

По Лене уже вовсю строились крестьянские деревни. Те же артели промышленников, приезжавших в Сибирь добывать пушнину, замечали, что продовольствие, особенно привозной хлеб, стоит тут дорого. А значит, и выращивать его было почти так же выгодно, как охотиться на соболей. И куда более надежно — на охоте еще то ли повезет, то ли прогоришь, зря потратив 20—40 руб. на снаряжение. Правительство поощряло переселенчество, чтобы создать в Сибири собственную продовольственную базу. «Вольные люди», желающие переехать на Восток, получали 25 руб. от казны, но от земских властей, а на месте им для обзаведения хозяйством предоставляли ссуды, семенное зерно, корову, лошадей. Монастыри и богатые предприниматели привлекали крестьян в свои владения дополнительными льготами. Крепостного права в Сибири не было, земля считалась «государевой» и давали ее «по подати» — бери, сколько можешь обработать, но выполняй государевы повинности и сдавай «пятый сноп» от урожая в казну.

Устройством поселений часто занимались «слободчики» из деловитых крестьян. Выбирали места для деревень, подавали челобитную уездному воеводе, и он присылал чиновника для отмежевания земли. Правительство доверяло слободчикам управление деревнями, и если не было жалоб на нарушение законов, в их дела не вмешивалось. Одним из них стал Ерофей Хабаров. Устюжский крестьянин, он в 1628 г. поехал в Мангазею в надежде разбогатеть на пушном промысле. Не получилось. Но через несколько лет он снова ушел в Сибирь, обосновался у устья р. Киренги, нанял работников, в 1640-х у него уже было 26 десятин пашни, собственные кузницы, мельницы, соляные варницы, он занялся торговлей, извозом, ростовщичеством.

В 1649 г. в Якутск прибыл из Москвы новый воевода Дмитрий Францбеков. Точнее — Ференцбах, он был из ливонских немцев, служил в Посольском приказе и в 1630-х стал первым русским резидентом (постоянным послом) в Швеции. Прижился в нашей стране, «обрусел», перейдя в православие. Он был энергичным и инициативным администратором, и к нему-то и обратился Хабаров с проектом освоения Приамурья. Увы, Францбеков оказался еще и энергичным «махинатором». Впрочем, он ведь был назначен еще правительством Морозова, вот и привез в Якутию те же методы хищничества. Хабарова он поддержал, но предприятию был придан частный характер. Воевода вошел в долю с Хабаровым и под видом личных средств вложил казенные, задержав жалованье служилым. Кроме того, снабдил экспедицию хлебом, который попросту отобрал у приказчиков купца Гусельникова. Хабаров сформировал отряд в 70 человек и выступил на Амур. Поднявшись по Лене, заложил г. Олекминск, потом двинулся по Олекме, перебрался на р. Урку и достиг Амура, где основал Даурский городок.

А на Колыме в 1650 г. казак Мотора получил полномочия быть официальным приказчиком на Анадыри и предпринял второй поход через горы. Его догнала и присоединилась группа Стадухина и Бугра, решивших вместо нового плавания попробовать пеший вариант. Вместе стало 39 человек, и дошли благополучно — этот путь оказался намного удобнее и безопаснее морского. Обнаружили острожек Дежнева, однако отношения сразу испортились. Стадухин был человеком властолюбивым, жестким. Напал на поселения уже объясаченных юкагиров и пограбил их, нарушив наладившиеся контакты. Возник и спор за власть. Дежнев признал Мотору начальником, но Стадухин, будучи пятидесятником, подчиняться рядовому казаку не желал, да и к Дежневу, бывшему подчиненному, относился свысока. Встал отдельным лагерем. Его люди схватили вдруг Мотору, и Стадухин угрожал ему расправой, требуя, чтобы тот письменно отрекся от своих прав начальника.

Мотора для вида подписал требуемую бумагу, но, улучив момент, убежал к Дежневу и стал переманивать к себе казаков из лагеря Стадухина. Едва не дошло до войны. И Дежнев с Моторой, чтобы избежать междоусобицы, решили со своими сторонниками уйти на р. Пенжину. Ан не получилось. Сбились с пути, проплутали три недели и вынуждены были вернуться. А в это время из-за бесчинств и притеснений Стадухина восстали юкагиры, убили 9 сборщиков ясака. И обоим отрядам пришлось объединить силы. Вместе предприняли поход на «острожек», где укрепились оноулы. При штурме погибли 4 казака, нескольких ранило, но острожек захватили и юкагиров замирили, взяв у них вождя в аманаты.

И все-таки даже и после совместных боев противоречия между отрядами не сгладились. Опять жили разными лагерями. К тому же люди Дежнева и Моторы из-за неудачного похода на Пенжину и последующей войны не смогли заготовить достаточно припасов, зима стала для них голодной. Хорошо кормили только аманата, отдавая ему пойманную рыбу, — восстановить добрые отношения с местными было важнее. Стадухин помочь и не подумал. Мало того, когда несколько казаков во главе с Захаровым отправились по окрестностям охотиться и выменивать, у юкагиров продовольствие, пятидесятник со своими подчиненными напал на них, избил и отобрал все, что им удалось добыть. И тут уж даже самые миролюбивые взялись за топоры и пищали. Ситуация была на грани кровопролития. Но действия Стадухина вызвали возмущение в его собственном лагере. Бугор со своей пиратской ватагой перешел к Моторе и Дежневу. Претендент на лидерство остался в меньшинстве и вынужден был уступить — удалиться прочь. Стадухинцы ушли на р. Пенжину. Правда, закрепиться там не смогли, против них вооружились коряки, начались нападения. И группа двинулась дальше, на р. Гижигу. Здесь построила суда, вышла в Охотское море и добралась до Толуйской губы, где соорудила острожек.

Полярное мореходство в этот период достигло расцвета. Где-то около 1650 г. сын боярской Василий Власьев и целовальник Кирилл Колкин предприняли плавание на Чукотку, установили контакты с «чухоцкими мужиками». Голландский географ Витсен сообщал, что русские многократно плавали от Мангазеи вокруг Таймыра и далее до Лены. Морское сообщение между Леной и Колымой стало регулярным — садись на попутное судно и плыви. И исследователь М.И. Белов насчитал за 50 лет 177 одиночных и групповых плаваний в Ледовитом океане у берегов Сибири — но это только те плавания, которые зафиксировались в дошедших до нас документах. А обычные «каботажные» рейсы, когда не случилось ничего особенного, никто не считал нужным описывать.

В Якутске же назрело некое подобие «соляного бунта». Юрий Селиверстов собрал 15 человек для нового похода на Анадырь. Подал челобитную Францбекову, и тот опять снарядил экспедицию как бы частную. Но под видом личных средств дал «в долг» казенные 3 тыс. руб. Тем самым опустошив казначейство и оставив служилых без жалованья. Народ возмутился и выразил это своеобразным способом. Некий Никита Малахов стал всем рассказывать, будто во сне ему явился св. Алексий, Божий человек, и велел не пускать Францбекова в церковь, «пока не прекратит воровства». И в день св. Алексия прихожане дружно зашикали на воеводу и прогнали из храма. Он, понятно, осерчал, быстро докопался, откуда ветер дует, и арестовал Никиту. Но тот прилюдно «обличил неправды» воеводы, жалоба пошла в Москву.

А в столице купец Василий Гусельников уже получил письмо от своих приказчиков, которых обобрал воевода. И обратился непосредственно к царю. Поднялся скандал. Даже шведский резидент Родес сообщал в Стокгольм о ходивших слухах, что Францбеков «ограбил всю Сибирь» и сбежал в Китай. Кстати, Родес доносил и о том, что русские достигли земель, близких к Америке. Ни от Дежнева, ни от Стадухина еще никто не возвращался, но в Москве об этом откуда-то узнали. Вероятно, информация распространялась по цепочке сибирскими племенами и дошла до воевод. А вот насчет побега в Китай Родес ошибся. Францбекова сняли, было назначено расследование, с него взыскали огромную сумму, конфисковали имущество, и карьера казнокрада на сем кончилась.

Ну а пока в Якутске и Москве разыгрывалась эта история, в дальние края отправлялись новые отряды. В 1651 г. Иван Баранов с группой «охочих людей» прошел с Колымы на Гижигу, к Охотскому морю. Есть сведения, что примерно в это время десятник Иван Меркурьев Рубец достиг Камчатки. А по следам Хабарова пошли 27 человек во главе с Иваном Нагибой. Но с хабаровцами они каким-то образом разминулись. Построили судно и совершили сквозное плавание по Амуру, причем с непрерывными боями — местные жители встречали враждебно. Из устья реки вышли в море, но судно было раздавлено льдами у Шантарских островов. Экспедиции удалось спастись, и она сухим путем вернулась в Якутск, собрав большой ясак у тунгусов. Впрочем, ясак был неудивительным — современников удивило другое. Что отряд после всех передряг сумел вернуться в полном составе, не потеряв ни одного человека.

А Хабаров из Даурского городка совершал плавания по Амуру, ставил острожки, приводил в подданство здешних жителей. Мужик он был крутой, силу применял без раздумий, жестоко подавляя попытки сопротивления. Когда взбунтовалась и попыталась бежать группа казаков, с ними тоже расправился безжалостно. Но на Амуре русским пришлось столкнуться с куда более грозным противником, чем сибирские племена. С империей Цин. Маньчжуры разворачивали экспансию в разных направлениях, в том числе и на север. Обложили данью приамурские народы, а подчинившуюся часть монголов Абахай нацелил в набеги на Забайкалье, чтобы покорить бурят и тунгусов. Появление у своих границ землепроходцев Пекин воспринял крайне враждебно. Указами императора были категорически запрещены любые контакты с русскими. А на Амур в 1652 г. был отправлен корпус в 1 тыс. солдат с ружьями и легкими пушками. У Хабарова к этому моменту собралось до 200 служилых и «охочих людей». Но, как писали китайцы, в лице казаков они встретили бойцов «храбрых, как тигры, и искусных в стрельбе». Корпус был разгромлен наголову.

В 1653 г Хабарова сменил на Амуре отряд Онисима Степанова, а Ерофей Павлович вернулся в Якутск, составив «чертеж реке Амуру». Послать на север крупные силы маньчжуры пока не могли, их отвлекала борьба в Южном Китае. Поэтому Абахай принял другое решение — лишить русских продовольственной базы и потенциальных данников. Тем более что победы Хабарова над маньчжурами приамурские жители оценили по-своему и стали явно склоняться «под государеву руку». И цинские отряды устроили массовую насильственную депортация дауров и дючеров — их переселяли на р. Сунгари. Вот таким образом Даурия осталась без дауров. Развитое земледельческое хозяйство Приамурья было разрушено. Но для империи Цин результат получился далеким от ожидаемого —- можно даже сказать, противоположным. Земель, пригодных для пашни, в Сибири было мало, они очень ценились. А в Приамурье, выходит, освободились. И сюда пошло переселение русских крестьян и казаков. Россия закреплялась и в Забайкалье. Петр Бекетов, 20 лет назад основавший Якутск, в 1653 г. возглавил поход в эти края и заложил еще несколько городов: Иргенский острог, Шилкинский острог (Нерчинск). Ему пришлось легче, чем Хабарову, поскольку здешние буряты встретили русских дружески и приветствовали строительство — крепости и для них обеспечивали защиту от вылазок маньчжуров и их монгольских союзников.

Проблема защиты тех, кто согласился на подданство, встала перед казаками и в Анадырском крае. На объясаченных юкагиров, ходынцев и оноулов периодически совершали набеги чукчи, коряки, да и другие юкагирские племена. Очередное нападение совершил вождь Мекерка, пограбил стойбища и захватил пленных, обратив их в рабство. Ходынцы и оноулы обратились к русским. И был предпринят поход на обидчиков. Их разгромили и разогнали, вернув награбленное и освободив невольников. Но в бою 3 русских были ранены и погиб Мотора. За старшего в Анадырском остроге снова остался Дежнёв. Прикинув, что пушнины и моржовой кости добыто уже много, казаки хотели строить корабль для возвращения на Колыму. Но, расспросив местных жителей, узнали, что тут нет надежных материалов для судовых снастей, а плавания в здешних водах опасны. Тогда сухим путем, налегке, отправили казака Данилу Филиппова с проводниками-юкагирами.

Оставшиеся землепроходцы в 1653 г. предприняли экспедицию по берегам Анадырского залива, открыли большие лежбища моржей, охотились на них. Пришлось и воевать. Юкагиры-чуванцы заключили союз с коряками, нападали на дружественные племена. Первый поход организовали на чуванцев, они сопротивлялись отчаянно, в схватке полегло 5 русских, 3 получили ранения. Но противника одолели и объясачили. Позже ходили и на коряков. В бою был ранен Дежнев, тем не менее снова победили. И как раз в этом столкновении у коряков «отгромили» пленницу, «якутскую бабу» — жену Федота Попова. Единственную уцелевшую из экипажа корабля, унесенного на Камчатку, и поведавшую о судьбе своих спутников.

А посланец Дежнева Филиппов тем временем добрался до Колымы, на попутном коче доехал до Лены и в 1654 г. прибыл в Якутск. Привез пуд моржовой кости в качестве образца и челобитные, в которых описывалось плавание через Берингов пролив, сделанные открытия, рассказывалось о природе Анадырского края, населяющих его народах, прилагались карты. Дежнев докладывал, что казаки обносились, много претерпели в тяжелых трудах, боях и лишениях. Просил выплатить жалованье и прислать на Анадырь нового приказчика ему на смену. Воевода Михаил Лодыженский, назначенный вместо Францбекова, счел полученные сведения крайне важными. И Филиппова, приложив собственное донесение, сразу же отправил в Москву. В столице высоко оценили информацию землепроходцев. Плаванием и открытиями Дежнева заинтересовался сам царь, лично принял, расспрашивал и наградил гонца, а Сибирский приказ послал в Якутск указание развивать дело на Анадыри. Свершения Хабарова в Москве тоже заслужили высокую оценку. Из крестьян он был пожалован в дети боярские.

РОССИЯ ГОТОВИТСЯ

В исторической литературе можно встретить утверждения, что Москва вела себя нерешительно, слишком долго тянула с решением о принятии Украины. При этом забывается или игнорируется, что шаг-то был нешуточный, и прежде следовало подготовить вооруженные силы. Что же они представляли в середине XVII в.? Русская армия отчасти уже перешла на регулярную основу, а отчасти еще организовывалась по старинке. Дворяне и дети боярские (мелкопоместные дворяне) составляли поместную конницу. Они получали в походах жалованье, наделялись поместьями, но не в вечное владение, как вотчинники-бояре, а только на время службы (после смерти дворянина часть его имения могли оставить вдове и подрастающим детям). По призыву они должны были явиться «конно, людно и оружно» и привести вооруженных слуг — 1 пешего и 1 конного со 100 четвертей пашни. В Москве раз в 2—3 года проводились смотры дворянской конницы и переверстка поместий. Часть дворян разных городов поочередно отряжалась в столицу и жила тут по 3 года, это были «жильцы». Они, как и московские дворяне, пользовались преимуществом перед «городовыми», жалование получали выше, но эти категории составляли «корпус быстрого реагирования», всегда находились под рукой царя для выполнения его распоряжений.

«Старые» виды пехоты составляли стрельцы и служилые казаки. Московские стрельцы были отборными воинами, гвардией царя. Они объединялись в приказы — воинские части по 500 чел., командиром был стрелецкий голова. Приказы подразделялись на сотни, полусотни и десятки под командованием сотников, пятидесятников и десятников. От казны они получали красочную яркую форму — долгополые кафтаны, шапки, сапоги. Цвет формы у разных приказов отличался: у одних зеленая, у других малиновая, у третьих кирпичная, желтая, голубая. Стрельцы обучались передовой для того времени линейной тактике боя, вооружались мушкетами, саблями и бердышами (которые использовались и в качестве подставки при стрельбе). В походах им выделялись лошади, слуги для заботы о бытовых удобствах и по 1 телеге на 10 бойцов. Городовые стрельцы несли службу в важнейших крепостях, форма и жалованье у них были поскромнее, чем у московских. Служилые казаки, как уже отмечалось, были иррегулярной пехотой, вербуемой из вольных людей. Командный состав у них не выбирался, а назначался — атаманы (командиры отряда в 500 человек), сотники, пятидесятники. Стрельцы и казаки получали землю для личного хозяйства, в свободное время могли заниматься ремеслами, торговлей, освобождаясь от налогов и получая ряд других льгот.

Полки «нового строя» были солдатскими, рейтарскими и драгунскими. Солдатский и драгунский полки состояли из 1600 бойцов, делились на 8 рот. 2/3 солдат были мушкетерами, а 1/3 — пикинерами, длинными пиками защищали стрелков от атак вражеской конницы. Драгуны являлись легкой кавалерией, могли вести бой в пешем строю, носили облегченные кирасы и вооружались карабином, пистолетами и палашом. Рейтары были тяжелой конницей, их вооружение составляли латы, карабин, 2 пистолета и палаш или шпага. Полк насчитывал 2 тыс. всадников и делился на 12 рот. Но казарменной системы еще не было. Полки «нового строя» размещались на границах, солдатские на шведской, кавалерийские — на татарской, получали землю и жили на правах военных поселенцев, деревнями и слободами. Не платили податей, получали жалованье и одновременно с крестьянским трудом проходили военное обучение и несли пограничную службу. Уже существовали звания — полковники, полуполковники, майоры, ротмистры, капитаны, поручики, прапорщики. И служили они не с поместий, а на жалованье — так, оклад капитана солдатских полков составлял 8 руб. в месяц, поручика — 5, кроме того каждому полагались перед началом кампании подъемные и по полтине «на шубу».

В походы привлекались отряды донских казаков, татар, башкир, ногаев. А на большую войну призывались посошные и даточные люди, по столько-то крестьян с определенного количества дворов. Даточных призывали в строй, посошных использовали в обозах, при постройке укреплений, после войны тех и других распускали по домам. (Между прочим, только служилые, от солдата до боярина, при обращении к царю употребляли форму «мы, холопи твои», что вовсе не было самоуничижением, а выражало реальные отношения сторон, ведь служилые действительно находились в зависимости от царя, принесли ему присягу и были людьми «подневольными». Но другие сословия так не обращались. Священники и монахи писали «мы, богомольцы твои», а крестьяне, посадские, купцы — «мы, сироты твои»).

Термин «полк» был неоднозначным. Он обозначал и корпуса. Передовой полк был авангардом, сторожевой — арьергардом. Во главе полков назначались воеводы и их «товарищи» (заместители). А воевода Большого полка являлся главнокомандующим. При нем формировался штаб, включавший «у большого знамени воеводу», судью, «посыльных воевод» (адъютантов), «у ертаула воеводу» (начальника разведки), «у большого полкового наряда и зелейной и свинцовой казны воеводу» (начальника артиллерии и обоза), а также штабных работников — «завоеводчиков», «есаулов», «сторожеставцев», «обозных», «заимщиков», нескольких дьяков, подьячих, толмачей-переводчиков. Аптекарский приказ прикомандировывал к штабу «дохтура», нескольких «лекарей» и «костоправов». Уже создавались и первые военные округа на границах, там, где было расквартировано значительное количество войск. И эти округа тоже назывались «полками» (или «разрядами») — Белгородский, Новгородский, Псковский.

Правительство уделяло большое внимание передовой военной науке. В 1647 г. в Москве была издана большим для того времени тиражом 1200 экз. книга «Учение и хитрость ратного строя пехотных людей», представлявшая собой полный перевод учебника И. Вольгаузена «Военное искусство пехоты». В 1650 г. перевели с голландского и уставы по обучению рейтарскому строю. Общая численность вооруженных сил достигала 90 — 100 тыс.чел. Но это была еще армия «мирного времени». По росписи 1651 г. в ней насчитывалось 38 тыс. поместной конницы, 8 тыс. московских стрельцов, 21 тыс. казаков, 9 тыс. служилых татар, 3 тыс. иноземцев, 8,5 тыс. драгун. Рейтарский полк имелся только один — 1,5 тыс. человек. Ведь обычно русской коннице приходилось гоняться в степях за крымцами и ногаями, а для этого тяжеловооруженные рейтары были неэффективны. Часть служилых была «ограниченно годной» — могла использоваться только в гарнизонах городов и крепостей для их обороны, полицейской, охранной службы.

А битва под Берестечко показала, что Польша еще отнюдь не «сгнила» и способна отмобилизовать большие и сильные армии. И русским предстояли осады многочисленных укрепленных городов, схватки с панцирной шляхетской конницей, с наемной немецкой пехотой. Легкая кавалерия, составлявшая большинство царских войск, для таких действий не годилась. Ясно было и то, что крымский хан при вмешательстве России перекинется на сторону поляков. Политические зигзаги Швеции и недавняя вылазка иранцев показывали, что этих рубежей тоже нельзя ослаблять. А системы защиты против набегов калмыков, ногаев и башкир было даже решено дополнительно усилить. На Урале стала возводиться линия крепостей — Исетский, Усть-Миусский и Комендантский острожки. Северо-западнее создавалась Закамская засечная черта, протянувшаяся от крепости Белый Яр на Волге до Мензелинска на Каме. Эти укрепления заселялись казаками для обороны и сторожевой службы.

А для войны с Польшей требовалось формирование новых частей. К концу 1651 г., когда стало ясно, что поляки не смогли полностью усмирить украинцев и что Хмельницкий после поражений не изменил курс на сближение с Россией, Москва начала работу по реорганизации армии. Шведский резидент Родес в ноябре доносил в Стокгольм: «Понемногу и втихомолку совершают всякого рода военные приготовления», а в декабре сообщал: « Все бояре приказали свои уборы и знамена обновить, что вместе с прочим почти похоже на то, когда хотят постепенно готовиться к походу». Вот именно — постепенно. Новые части еще предстояло создать и обучить.

Рейтар набирали из дворян и детей боярских, драгун — из крестьян и горожан, стрельцов — из «вольных людей», в солдаты брали всех желающих. Указы царя призывали на службу всяких братьев и племянников дворян и детей боярских, которые «не в службе» и «поместьями не наделены». Обещалось, кроме жалованья, что они будут «писаться по московскому или жилецкому списку», то бишь окажутся выше городовых дворян. Но сопровождалось и угрозой, что если эти родственники в полки не пойдут, «то впредь их служилыми не называть, а быть в землепашцах». У стрельцов было велено брать на службу «племянников, зятьев, приемышей, половинщиков, захребетников», у боярской дворни — братьев и племянников, если они не холопы. Из чего, кстати, видно, как много на Руси было категорий вольных людей — не податных и не служилых.

На службу приглашались офицеры-иностранцы, среди которых было много англичан и шотландцев, бежавших от революции. В их числе приехали в нашу страну Вилим Брюс, отец петровского фельдмаршала Брюса и предок поэта Брюсова, и Лермон, предок Лермонтова. Иноземцев в России очень удивляло, что жалованье офицерам царь «всегда уплачивает очень правильно», за западными монархами подобного не водилось. Но и отбор был жестким, каждого экзаменовали, действительно ли он специалист в военном деле. Одних лишь чинов, полученных в закордонных армиях, было недостаточно. Патрик Гордон, перешедший к русским чуть позже, возмущенно вспоминал, как его представили главе Иноземного приказа Милославскому. Тот показал на стоявшее в углу оружие и потребовал показать приемы с мушкетом, копьем, шпагой. Гордон вспылил — дескать, для этого лучше позвать его денщика. На что боярин пожал плечами: хочешь служить — демонстрируй умение, иначе скатертью дорога.

Однако правительство вовсе не собиралось делать ставку на иноземцев. Привлечь хороших специалистов — это да. Но не более того. А с помощью этих специалистов началась подготовка русских командных кадров. В Москве было создано 2 особых полка, являвшихся первой в России офицерской школой. Они состояли «из благородных дворян», которые под руководством полковника Бухгофена обучались военному искусству как конницы, так и пехоты. Родес писал своей королеве: «Думаю, что он их теперь так сильно обучил, что среди них мало найдется таких, которые не были бы в состоянии заменить полковника».

В это время между речками Кукуй и Яуза возродилась Немецкая слобода. Впервые она возникла при Василии III и красноречиво именовалась «Налейки», поскольку зарубежные специалисты пили куда круче, чем русские. В Смуту слобода исчезла, ее обитатели частью разъехались, частью были изгнаны за связь с поляками. При Михаиле Федоровиче иностранцы жили в самой Москве, но их приток в 1650—1652 гг. сделал насущным вопрос о восстановлении поселения. Окончательный толчок дала бабская ссора. Офицеры, оседавшие в России, часто женились на дочках и служанках западных купцов. Женушки, став «благородными», задирали носы. И в московской протестантской церкви офицерши заспорили, кому занимать более почетные места. Подняли хай, вцепились друг дружке в волосы. А мимо проезжал патриарх Иосиф. Услышал шум, узнал причину, воспринял скандал как наглядное доказательство еретичества и приказал вынести церковь за пределы Москвы. А к ней переместилось и место жительства иноверцев.

Бурное развитие отечественной промышленности создало базу для вооружения новых частей. Начальником Пушкарского приказа царь назначил своего доверенного боярина Юрия Долгорукова, и приказ докладывал, что «литых пушек сделать мочно сколько надобно», поскольку производство отлажено, орудий оказывается даже «в лишке», и они продаются «за море повольною ценою». Лучшими мушкетами считались шведские, внедренные при Густаве Адольфе — они были втрое легче старых систем, могли использоваться без подставки, а заряжались с помощью бумажного патрона, что значительно повышало темп стрельбы. Прежде такие ружья закупались за границей. Но теперь Россия сама освоила их производство. Тот же Родес писал весной 1652 г.: «Мушкетов делается все больше и больше, их заготавливается весьма большое количество». Правда, имелись сведения, что ружья были еще несовершенными, при испытаниях их иногда разрывало. Но недостатки устранялись, и вскоре Родес сообщал Христине: «После моего последнего письма посланы в Онегу, против границ вашего королевского величества, 10—12 тыс. мушкетов». На Онегу — потому что развертывание новых солдатских полков происходило на базе старых, стоявших там. В солдаты записывали крестьян Старорусского уезда, 8 тыс. дворов было взято «в службу» в Заонежье.

А в Речи Посполитой атмосфера опять накалялась. Белоцерковский договор, как и прошлый, не удовлетворил ни одну из сторон. Казалось бы, для поляков он был выгоднее Зборовского. Но сейм его вообще не утвердил. Шляхта (снова из тех, кто в войну отсиживался по домам или поспешил разъехаться после Берестечковского сражения) кричала, что надо было не заключать мир, а добить бунтовщиков. Хмельницкий тоже исподволь нарушал договор, поддерживал запрещенные ему сношения с Москвой и Стамбулом, в реестр внес не 20, а 40 тыс. казаков. А для массы украинцев этого было недостаточно. Возвращаться в «хлопское» состояние они не хотели, на репрессии помещиков отвечали бунтами. Русские дипломаты сообщали: «Крестьяне много перебили шляхты, панов своих».

Ну а Россия возобновила давление на Варшаву, послы Прончищев и Иванов вновь подняли вопрос об оскорбительных книгах и заявили протест, что их авторы остаются безнаказанными. И все-таки самыми губительными для поляков оказывались не внешняя угроза или мятежи, а собственные «свободы». Сейм, созванный в начале 1652 г., шляхта попросту сорвала. Опять разругалась с королем, идти на войну не желала и предложение о посполитом рушенье отвергла. Раскошеливаться тоже не хотела, провалив требования о финансировании армии. В это время умер коронный гетман Потоцкий, и дошло до того, что Ян Казимир даже не мог назначить ему преемника. Потому что кого бы ни назначил, остальные магнаты оскорбились бы, что не их, и стали мстить.

Хмельницкий же, пользуясь разбродом у врага, решил реализовать старые проекты об альянсе Украины и Молдавии. Напомнил господарю Лупулу о невыполненном обещании выдать дочь за Тимоша, пригласил татар и отправил сына добывать невесту. Лупул в панике воззвал к полякам. Жених Домны-Розанды польный гетман Калиновский временно замещал умершего Потоцкого и тут же выступил на помощь. Бросил призыв вступиться за честь венценосной девицы, и к нему примкнуло много шляхты. Собралось 20-тысячное войско, Калиновский расположил его у горы Батог недалеко от Брацлава. 22 мая подошли казаки и татары.

И сразу в польском лагере возникли раздоры. Увидели — бой предстоит серьезный. И часть солдат вспомнила, что им не заплатили жалованья. Взбунтовалась и ушла. У большинства шляхтичей благородный порыв тоже улетучился, они отказались идти в атаку и засобирались уезжать. Калиновский взбесился и приказал верной ему немецкой пехоте открыть огонь по колеблющейся польской коннице. Она ответила тем же. Тимош понял, что в неприятельском стане началась междоусобица, и ринулся на штурм. Смяв оборону, ворвался в лагерь. Почти все войско Калиновского вместе с ним самим было перебито. Лупулу ничего не осталось делать, как принять «сватов» и обвенчать дочь с Тимофеем. А Украину весть о победе окрылила, народ снова воспрянул духом. И на гневные запросы короля Хмельницкий ответил издевкой, называя битву «шалостью, свойственной веселым людям». Мол ехал сын с приятелями на свадьбу, ну и повздорил с другой молодой компанией — с кем не бывает?

Но и паны опомнились от своих склок. Собрался внеочередной сейм, дал королю право на посполитое рушенье, выделил кредиты для набора наемников. Обратились и к другим государствам, сколачивая «католический фронт» против Хмельницкого и его потенциальных союзников. Поддержку Польше оказали Рим, Венеция. Ян Казимир просил помощи у австрийского императора. А к Богдану для отвода глаз опять отправилась делегация во главе с Киселем, обещая королевское «милосердие» и «прощение», если украинцы повинятся, разоружатся и вернутся к работе на помещиков. И тут уж Хмельницкий не выдержал. Возопил: «Милосердия! Прощения! Да за что? За что?.. Так за этим вы приехали? Что вы в самом деле, представляетесь простаками? Что вы строите со мною шутки? Долой шутки... Король готовится идти на меня войною, как ему угодно! Желаю, чтобы он был предводителем: я готов его встретить там и тогда, где и когда он захочет».

Польские эмиссары всеми силами старались вбить клинья между украинскими лидерами. Что было не так уж трудно, единства в здешней верхушке не существовало, ее удерживала под контролем лишь железная рука Богдана. Интриги шли вовсю. Митрополит Косов отправил к царю своего посланца Арсения с доносами на Хмельницкого. А генеральный писарь Выговский капал на гетмана послу Унковскому, изображая себя единственным верным другом России. Да только и в царском правительстве не дураки работали, изветы оставлялись без последствий. Москва, со своей стороны, также вела дипломатическую подготовку к надвигающимся событиям. Чтобы меньше опасаться за свой тыл, требовалось снять спорные вопросы в отношениях со шведами. И после переговоров с ними была создана межевая комиссия во главе с Ординым-Нащокиным. Вместе с представителями Стокгольма она должна была разменяться перебежчиками и уточнить прохождение границы в Олонецком погосте.

В этот период Посольскому приказу пришлось решать еще одну необычную и сложную проблему — ловить по всей Европе... самозванца. Такого проходимца, что и западным искателям приключений мог фору дать. Это был уроженец Вологды Тимошка Анкудинов. Простой посадский, но отец смог ему дать приличное образование, он женился на дочке архиепископа. По протекции тестя перебрался в Москву и устроился писцом в приказ Новой четверти. В столице Тимошка стал загуливать, кутил с бабенками, играл в карты и кости — и просвистел казенные деньги. Чтобы выкрутиться, одолжил у сослуживца украшения его супруги стоимостью 500 руб. и продал их. Но пришла пора возвращать украшения, и дело запахло судом. Да и жена Тимофея попрекала его за непутевое поведение, угрожала рассказать о его махинациях. Тогда он запер ее в доме и поджег, заодно инсценировав собственную смерть. И сбежал в Польшу.

Но человеку без денег, непривычному к черной работе, там пришлось туго, чуть с голоду не подох. И он подался к Хмельницкому в надежде на более веселую жизнь. Опять ошибся. Убедился, что и здесь хлеб и горилка на дороге не валяются. И додумался объявить себя сыном царя Василия Шуйского. А стало быть, претендентом на престол. Однако ситуация в корне отличалась от времен Лжедмитрия. Конфликтовать с царем из-за афериста Богдану не улыбалось. О самозванце сразу узнали русские послы, и в Москве быстро вычислили его личность. Тимофей испугался, что его выдадут, и удрал в Турцию.

Добровольно обрезался, приняв ислам. Новообращенному помогли пристроиться на работу. Но на этот раз его подвела повышенная сексуальная активность. Он наблудил с местными дамами, а за это по османским законам полагалась кастрация или смерть. И Тимошка, подцепив в компанию еще одного бродягу по имени Константин, сбежал в Италию. Где перешел в католичество. Снова пожал плоды «обращения» — приютили, дали денег, кормили, демонстрируя «Шуйского» в домах вельмож. Но долго эксплуатировать подобный «капитал» не удалось, вскоре интерес упал. И Анкудинов решил путешествовать по разным странам. В одном месте объявить себя Шуйским и пожить за счет любопытных, потом в другом. Поехали с Коськой в Австрию, оттуда в Трансильванию, наконец, добрались до Швеции. При сумасбродном дворе Христины такая «диковинка» пришлась как раз впору. И они зажили в свое удовольствие среди авантюристов, ученых, поэтов и прочих прихлебателей.

Разумеется, всерьез их не принимали. Но кого принимали всерьез у Христины? Декарта, что ли? Да там никому дела не было до его наук, он тоже был лишь «диковинкой» вроде Тимошки. А вот для России в канун войны оставлять самозванца разгуливать при чужих дворах было рискованно — Смуту хорошо помнили. Посольский приказ несколько раз отмечал след Анкудинова по Европе, а затем русские купцы, торговавшие в Стокгольме, доложили о его появлении. Последовало официальное требование об экстрадиции — со ссылкой на тот самый договор о выдаче беглых, который заключили в 1649 г. под давлением самой Швеции. Нарушать его было не в интересах шведов, от них бежало больше. И все же Христина пожалела своих приближенных, негласно позволила им скрыться. Но Посольский приказ развернул на них уже целенаправленную охоту, рассылая сведения о «ворах» в разные страны, инструктируя русских дипломатов и купцов.

Парочку перехватили в Ревеле. Арестовать сумели только Коську, выдав его русским, а Тимошка улизнул. Он еще успел побывать в Брабанте, Лейпциге, Виттенберге, опять сменил вероисповедание, перейдя в лютеранство. И лишь в Шлезвиг-Гольштейне его обнаружил купец Петр Микляев, задержал, и по требованию купца власти взяли его под арест. Царь направил обращение к герцогу Голштинскому, и Лжешуйского отправили в Россию. На суде Коська раскаялся и отделался относительно легко — ему отрубили три пальца и сослали в Сибирь. А Анкудинов был четвертован. Впрочем, казнили его не по обвинению в самозванстве, а за уголовное преступление — убийство жены.

Что же касается реформ Алексея Михайловича, то, невзирая на подготовку к войне, он внедрил еще два важных нововведения. В завершение системы эффективного царского контроля над управлением создал в 1652 г. приказ Тайных дел. Возглавил его Федор Ртищев. Бояре и другие думные чины в этот приказ не допускались, все присутствие состояло из дьяка и десятка подьячих, отобранных персонально государем. А занимался приказ негласными проверками деятельности всех структур власти, администрации и судебных органов, «чтобы его царская мысль и дела исполнялись и все по его хотению». И доклады чиновников этого приказа шли напрямую Алексею Михайловичу.

Вторая реформа касалась развития экономики и торговли. В 1653 г. был принят Таможенный устав. Он отменял ряд всевозможных мелких и местных сборов с купцов, упразднял последние, кое-где еще оставшиеся, внутренние таможенные барьеры (за исключением Сибири) и вводил для торговли внутри страны единую пошлину, 10% с соли и 5% со всех остальных товаров. В результате Златоглавая Русь окончательно стала «единым экономическим пространством».