Слышишь?Никогда не сдавайся!
Как то я обещала рассказать о наших местных мифах и легендах.Естественно я не могла обойти самого известного персонажа шахтерский баек Доброго Шубина.До войны у нас даже выпускалось пиво с таким названием.Плюс есть скульптура в парке кованных фигур.
Вкратце кто это такой :
Добрый Шу́бин, или просто Шубин — персонаж шахтёрского фольклора в Донбассе, горняцкий дух, похожий на гнома, «хозяин шахты» и покровитель шахтёров.
Поверья о Шубине записали собиратели фольклора Борис Горбатов и Леонид Жариков. Поверья о Шубине известны только на шахтах Донбасса (шахты Енакиева, Макеевки, Горловки, Тореза, Снежного, Кадиевки, Красного Луча, Краснодона, Лисичанска).
Прозвище духа по-видимому происходит от слова «шуба», и намекает на густую шерсть, которой он якобы покрыт, словно шубой. Обилие волос на теле — характерная черта восточнославянских духов природы: водяного, лешего, полевого, русалок. Есть и другие версии происхождения названия. Одна из легенд говорит, что это рабочий, некогда из-за подлости товарищей погибший от взрыва метана. По другой версии это фамилия одного горного мастера, имевшего талант предугадывать опасные ситуации под землей. Согласно ещё одной версии, наиболее близкой к правде, Шубин — это специальный рабочий-газожёг, выжигавший скопления метана на шахте. Рабочий-газожёг в XIX веке ходил в овчинном тулупе, вывернутом мехом внутрь, с обезжиренной кожей, и буквально факелом поджигал газо-воздушную смесь в выработках, предупреждая взрывы газа. Также есть поверье, что Шубин — это душа погибшего горняка, блуждающая по забоям, что не противоречит версии о душе погибшего рабочего-газожёга
Шубин предстаёт в образе старого шахтёра, кашляющего по-стариковски, с ярко горящими глазами, волосатыми копытами. Шубин любит шутить: пугает шахтеров, внезапно разразившись во тьме смехом, или хватает за ногу. Обитает он якобы в дальних или в давно заброшенных выработках, где может бродить незамеченным. Обладает огромной силой. Шубин — настоящий хозяин подземелий.
читать дальшеШубин отличается одновременно добротой, щедростью и в то же время чрезвычайной раздражительностью, злобностью. Доброжелателен он к честным труженикам, беднякам, а жесток и мстителен по отношению к наглым людям, особенно к угнетателям шахтёров. Шубин помогает рабочим, попавшим под завалы, но может под землей сбивать людей с дороги
Шахтерская фантазия приписывала Шубину самые необычные поступки: то он защекотал до полусмерти старика-стволового в рудничном дворе, то явился в шахте к забойщику, человеку трудолюбивому, рубившему в узком забое — печке крепкий пласт. Забойщик увлекся и забыл обо всем на свете. Вдруг «кто-то дернул его сзади за чунь». Забойщик подумал, что это кто-то из шахтеров шутит, и продолжал старательно орудовать обушком. Его снова дернули. Шахтер ругнулся, но не стал отвлекаться. Но вот его дернули снова несколько раз, и он гневно обернулся в сторону назойливого шутника. Но… в печке никого не было. А потом уже дернули его с такой силой, что забойщик кубарем выкатился из печки на продольный ход. И в тот же час у пласта что-то затрещало, загрохотало… Вырвались столбы черной угольной пыли, сплошным потоком стали выкатываться из печки крупные куски угля, и навалило их скоро огромную кучу. Забойщик, выходит, благодаря заботе Шубина и сам спасся, и заработал в эту ночь уйму денег.
Вот история, описанная в свое время газетой «Донбасс». Один проходчик решил отдохнуть во время смены. Прилег на распилы и провалился в полудрему. Вдруг чувствует — его кто-то расталкивает. Открыл глаза — в темном мареве, где-то метрах в десяти, в розоватом ореоле видится сухонький, сгорбленный мужичок в старой шахтерской куртке. В одной руке держит допотопную лампу с тоненьким горящим фитильком, в другой — обушок. Попросил дать чего-то попить — мол, горло просохло. Проходчик поднялся с распилов, пошел к старичку со своей флягой. Успел сделать несколько шагов, как вдруг в том месте, где он только что лежал, обрушилась кровля.
В другой истории у одного рабочего в шахте погасла лампа. Оказавшись в кромешной тьме он полностью утратил ориентацию и несколько часов блуждал по выработкам. И когда шахтер вконец отчаялся, он увидел вдалеке огонек. Приблизившись, он разглядел фигуру, державшую фонарь. Терять было нечего и рабочий последовал за ней и шел до тех пор, пока не выбрался из лабиринта.
Записаны рассказы о том, как Шубин помогал шахтерам в их тяжелом труде, например сам гонял вагонетки с углем. А самодуру хозяину шахты, закричавшему: «Я хозяин! Я что хочу, то и делаю!», Шубин доказал, кто тут на самом-то деле хозяин, совершенно разорив шахту взрывами рудничного газа, обвалами и наводнениями.
Поверье, что Шубин предупреждает шахтеров об опасности живет среди шахтеров Донбасса и в наши дни. В апреле 2007 года горный мастер из Луганской области рассказывал: «Я услышал, что стало потрескивать. Мы перестали работать отбойными молотками, но гул все нарастал. Звук такой, будто по потолку кто-то топает ногами. У нас говорят, что это Шубин гуляет и предупреждает о беде. Поняв, что сейчас все обрушится, мы бросились к выходу. И тут нас придавило».
Однако, Шубин не всегда выступает как воплощение добрых сил. По другим рассказам он мстительный и часто злится, от чего в шахтах случаются аварии. Краевед Олег Форостюк приводит легенду о человеке, в поисках лучшей доли приехавшем на Донбасс и попытавшемся устроиться на шахту. Товарищи-шахтеры объяснили ему, что новичкам полагается проверка, а именно — нужно в одиночку спуститься в шахту с заженным факелом и пройти по выработкам. Типа, если не испугается — сможет быть шахтером. Истинной целью было проверить, есть ли в выработках скопления газа и если есть, то выжечь (ну или взорвать, тут уж как повезет) его. Газ в выработке был и концентрации его хватило для взрыва. С того времени дух рабочего бродит под землей и мстит шахтерам за подлость. Иногда он становится совсем ненасытным и тогда на шахтах случаются ужасные аварии, забирающие жизни десятков шахтеров. По погибшему никто не совершал панихиды, чтобы успокоить его душу, да и имя его неизвестно. Называют Шубиным, поскольку ходит он в овчинном тулупе, в том самом, в котором погиб. Чтобы прогнать из шахт злой дух митрополит Луганский Иоанникий (УПЦ) специально спускался в шахту и служил молебен.
Следует иметь ввиду, что шахты, иногда даже соседние, сильно отличаются по горно-геологическим условиям, и потому у шахтеров могут быть разные приметы поведения пластов. К примеру, на одних шахтах треск кровли может означать обвал, и тогда говорят, что это Шубин угрожает. Зато на других, услышав треск, шахтеры усмехаются: Шубин забавляется, но до обвала дело не дойдет. Потому что здесь он — добрый.
ну и сами сказы
Евгений Коновалов. Шубин
В былые времена купил один богатый немец земельный участок и заложил на нем шахтёнку. Тогда такие шахты угольными копями называли. Гиблое было это место. Кругом бугристая степь, а в низине речка Смолянка течет. Вода в ней быстрая, неспокойная, черная. Стали углекопы по берегам Смолянки землянки себе рыть, да жить-горевать. Вскоре поселение образовалось.
Окрестили углекопы поселение свое Собачевкой. Тяжко и уныло проживали свои дни шахтеры, не было у них никакой светлой радости. Только в воскресные дни, крепко напившись горькой, затевали они меж собой лихие пьяные драки.
Был среди них крепильщик один. Звали его Шубин. Неукротимого нрава был этот мужик. Озлоблен на весь белый свет. Сказывали, что где-то на Орловщине у него изба сгорела.
Скандалист он был и горький пропойца, а матерщинник такой, каких и до него, и опосля не было и не будет. Злость в нем завсегда кипела. Бывало в шахте коли, что не так, или не по нем – закипит весь, слюной изойдет и от ярости грызет зубами, что ни попадется. Начальство и то стороной его обходило. Матери им детей стращали:
- Гляди! Вот придет Шубин!
Пошло дело у хозяина-немца. Шахтенка на хороших пластах поставлена. Новая, мелкая. Уголь ручьем бежит. Продает немчура уголек задорого, рабочим платит дешево. Спустился как-то немец со своим штейгером (это вроде бы как со своим главным помощником) в шахту. А тут страсти невиданные: темень кромешная, вода под ногами хлюпает, а теснотища такая, что толстобрюхому хозяину едва протиснуться. Кругом ходки будто норы и в конце каждого ходка угольный забой.
Приходят они в забой, видят: колупают отбойщики уголь кто киркой, а кто обушком, лежа в воде.
А саночник-тягальщик уж тут как тут. Наполняет лопатой-грабаркой сани углем и, надев лямки, надрываясь, волочит их прочь от забоя. И уже не разобраться, что доносится, то ли полозьев скрип, то ли скрип зубовный от натуги непомерной. И крепильщики – здесь же. Их дело – без конца крепью деревянной поддерживать каменные своды. Лесогоны волокут для них столбы. Вот этими столбами и подпирают. Так безопасней всем. Не будь таких подпорок – беда! Все рухнет!
Глядит хозяин, что крепильщик часто друг от друга столбы ставит – рассвирепел. Ему – немчуре, видишь, лесу жаль. Убыток ведь!
Как закричит:
- Реже крепь станови! Сволочь!
А крепильщик ему:
- А ежели кровля на голову рухнет, тогда как?
- Ты как это, харя, с хозяином разговариваешь? – встрял в разговор штейгер.
- Это он хозяин? – вскипел крепильщик. – Я своего дела хозяин! Мне ли не знать работу?! Прибежал десятник. Орет:
- Шубин, утихомирься!
А того уже не остановить, распалился в скандале. Злость на него нашла. Штейгер пописал-пописал на бумажке, тут они и ушли вскоре.
Приходит суббота. В конторе получку дают. Подходит Шубин:
- А чего только девяносто копеек? - спрашивает. - Всегда рубль с двумя гривенниками было!
- Штраф!
- За что же?
- Умен шибко, понял?
Сгреб Шубин свои копейки и, погрозивши пальцем, в кабак поплелся. Захмелев, задираться стал. Отдубасили его, чтоб тише был. Пьет, гуляет Шубин. Только в понедельник очнулся от попойки. В шахту пошел.
Во вторник, ближе к обеду, сбежалась вся Собачевка к стволу – это так дыра называется, по которой угольщиков на веревках спускают под землю.
Бабы голосят, дети ревут – жуть одна!
Повисло над Собачевкой страшное слово «завал». Впрягли в ворот лошадей. Тянут снизу бадью. Вытащили. Глядь в нее, а там трое кормильцев и все насмерть побиты. И снова вопли да крики. Ушла снова в недра бадья, только на этот раз вытянули живых. Стал десятник людей считать. Кого нет? Тут хватились:
- Шубина нет!
Поползла опять бадья вниз. Долго раскапывали завал, так и не нашли крепильщика. Топор, пилку, чуни, куцавейку нашли, а самого так и не сыскали.
Прошло время. Неподалеку от первой шахтенки стали копать, новые шурфы. Съезжался отовсюду народ. На заработки.
Как-то с Каменского рудника новый человек случился. Рассказал, как на их шахте кто-то человечьим голосом про завал упреждал. Бубнила порода мужицким выдохом.
- Шубин под землей бродит! – заметил кто-то.
Так и пошло, как с легкой руки: Шубин, да Шубин. Всяко представляют его. Кто стариком с черной бородой до пояса, злым и дюжим непомерно, кто мужиком с тяжелым заступом.
Вскоре Собачевку Шубинкой стали называть. А в шахте с тех самых пор пошла приговорка: Шубин шалит! – это, когда треск по штольням идет или в угольных лавах.
Тут бы про Шубина и кончить сказ, да есть закавыка. Говаривали старики, что был в тех же местах шахтовладелец один. Шубин. Так вот шахтовладелец будто бы тот самый чудную моду имел переодеваться в рабочую робу и ночью тайно в шахту ходить. Подкрадется тихонько к забою, схоронится и слушает, что об нем угольный народ говорит. Тоже пропал в недрах.
Деньги от Шубина
Заработал один углекоп сорок рублей на избу и корову. С этой деньгой в свою деревню пришел. Все свершил чин по чину: новую пятистенку поставил и Рябуху прикупил. Живет – в ус не дует. Приходит как-то раз под его окно побирушка. Просит Христа ради.
Прогнал ее мужик. А она ему:
- Будет тебе, батюшка, три сна, потом – не жизнь, а широкая масленица, опосля же масленицы той – горькая опохмелка. Сказала и ушла.
В ту же ночь видит хозяин себя на руднике. Будто пьет он, гуляет, а вокруг его артельщики. Все друзья-товарищи. Да так ему с ними лихо, весело и заздравно.
В другую ночь приморочились ему недра. Долбит вроде бы он обушком угольный пласт. Работка – что шутка. И нет у него от нее тяжкого плечевого зуда, а чья-то коногонова кляча зырит на него из-за крепежной стойки, скалится и ржет зазывно. Прокинулся мужик, а на дворе уже светло. Пастух в рожок трубит. Вышел во двор, чтоб крестьянское дело править. За что ни возьмется – все из рук вон. Что такое? Шахта из головы не идет.… Вот с тоски он и запил. Баба его теребит:
- Что творишь, оголтелый!
В субботнее спанье забрел в мужицкую голову третий сон. Видит он старикашку обшарпанного да ядреного. Вгляделся в его лик мужик и обмер. Шубина признал. Шахтного лешего. Говорит Шубин:
- Что же ты, Вася, рудник оставил? Скучно мне без тебя и без твоей залихватской балалаечки, без твоей гуливой удали!
Стал тут мужик отлыниваться:
- Прости, - говорит, - тесно мне в твоих темных кладовых. Болят и ноют от твоих тяжких трудов мои члены.
А Шубин ему:
- Правда твоя, что тесны и глубоки мои угольные амбары, тяжел хлеб углекопа. Тебя, все же, помилую от ручной тягости. Приходи только, одарю по-царски.
Как прокинулся утром Василий, так в дорогу и заторопился. Только и сказал семье:
- Как к весне ворочусь – хоромы возведу почище барских.
Объявившись на руднике, десятнику говорит:
- Пиши меня сразу отбойщиком, с завтрашнего дня.
Погуляла вечером песни шахтерня по случаю Васькиного прихода с мутной четвертью, а ранним утром к стволу пошла. Стал Василий в своем угольном уступе к работе приноравливаться. Только впервой размахнулся, чтоб в грудь забоя ударить, как кто-то его хвать за руку. Оглянулся – Шубин. Кажет свои щербатые зубы в смехе:
- Остынь, Вася, кирку свою брось!
- А работа как же?
- Все тебе будет: и вырубка, и крепеж, и зачистка. Только помалкивай!
- Как, само собой?
- Да это уж моя забота, - отвечает подземный леший.
Так оно и свершилось. Пролежал Василий до скончания упряжки, а как стал на-гора идти, видит – две полоски сняты с уступа и крепь стоит ровнехонько так. Подполз десятник. Хвалит отбойщика:
- Молодец, Вася, все чисто сделано. Даже раньше прочих!
Так случилось и в другой день, и в третий. С каждым днем выработка у Василия все больше и больше. Как получку получил да сосчитал – оказалось многовато.
- Этак я вскоре и толстосумом стану, - подумал.
Как-то подгуляли углекопы. К забоям не вышли. А трезвый Василий говорит озабоченному десятнику: - Не горюй, пойду-ка я в забой и за всех свершу работу единолично.
Десятник только рукой махнул:
- Делай, как знаешь!
А наутро облетела рудник молва: Васька в одиночку всю лаву изрубал!
Хозяин рудника говорит:
- Хочу того молодца видеть, что за одну упряжку всю лаву чешет.
Предстает Васька перед хозяином. Богатей ему:
- Ты, Васька, сколько за упряжку вырабатываешь?
- До двух целковых, - отвечает мужик.
- Ну, а если я тебе до пяти платить буду, станешь ли один лавчонку обдирать каждодневно?
- С великим нашим согласием!
- Вот и условились! - обрадовался хозяин рудника. С того самого дня начал Василий в забой сам на сам ходить. Товарищи его сторонятся, держат на него обиду за хорохорство. А у того пошло дело! Не утруждая рук, уголь добывает и Шубина похваливает. Шубин же нет-нет да и явится к мужику:
- Как тебе, Вася, поживается? Все ли, как надо?
Возгордился вскоре от непомерных людских похвал отбойщик. Через губу не переплюнет. Ходит фертом, ни на кого не глядит. Кубышку завел, куда деньгу большую кладет. Говорит ему как-то Шубин в забое:
- Переменился ты, Василий.
- Дык ты меня таковым сотворил, - ответствует деревенщина.
- А ты сам смекни, как норовом потише стать. Вот, к примеру, заведи сызнова себе товарищей. Подсобил бы копейкой кому. Денег-то дармовых у тебя вон сколько...
- Будя учить-то! - обозлился Василий.
- Ну-ну, - выдохнул Шубин и стаял в темноте завалов и бутовых.
Назавтра приходит к Ваське Степаныч, хворый мужик с шестого номера. Это дальний забой так называется. Говорит он:
- Позычь десять целковых. Через пару недель, Бог даст, отлыгаю, тогда возверну.
А Васька жаден. Отвечает:
- Прочь поди!
Сказал так бедному человеку и на смену стал собираться. Как пришел в забой, ткнул кайлом в кливаж, а уголь будто залезный. Не крошится. Васька и так, и эдак. Запарился. А уголь от пачки не ломится. Зовет он Шубина.
- Что ж ты со мной так-то?!
Видит десятник не идет дело у отбойщика. Других призвал. Пошло у них, а Васька, что ни вдарит – без толку. Засмеяли его. Выбрался он на-гора, стал в отчизну собираться. Глянул в кубышку, а там вместо денег – одна труха.
Так-то лодырничать, да скупиться.
Владимир Сандовский. Сказ о Шубине
Старики забыли, а молодые и подавно не помнят. Жил когда-то на Донецкой земле Игнат Шубин. О таких говорили: железной кости шахтёр. Свела его судьба с весёлой, вишнеглазой девушкой Христиной. Свела, да не соединила. Через ту девушку стал Шубин подручным у самого Хозяина Горного. Про то и сказ. А начало сказа в давние времена уходит.
Верстах в тридцати от станицы Нижне-Кундрюческой, что в устье реки Кундрючья, впадающей в Северский Донец, деревушка в степи была, Грушевка. Название плодовое, садом пахнет. Неподалёку от неё каменный уголь стали копать. Хороший уголь, антрацит. Возьмёшь в руку — будто масляный, и блестит-сияет, как чёрные глаза казачки. Жарко горит тот уголь, железо, и то плавится. Так и просится на язык: «Горючий камень, гори! — счастье мани!» Только где ж оно, счастье то?
Степь за Грушевкой словно норами покрылась. Кругом колодцы в земле, копи угольные. Спустят тебя в бадье и рубай, пока светло. Стемнеет — руки сами опустятся.
Верхние-то пласты выбрали, а под ними ещё больше угля оказалось. Как стали шахты открываться, на них народ и повалил. Разный народ. Беглые, каторжные, одинокие, беднота крестьянская и прочий люд. Была бы работа и заработок.
Ох!… «Уголь рубаем, а счастья не знаем». Кто он, бедолага-углекоп, сказавший такое? Видно, крепко сказал: разнеслась весть о незнаемом счастье горняцком по всем рудникам угольным. После-то и распевку сложили:
Возле Грушевки-деревни
Нашли уголь антрацит.
Над землёю солнце светит
В шахте дождик моросит.
Хозяевами угольных шахт всё больше немцы были да бельгийцы, иногда французы. Рудничное дело они знали получше наших. Несколькими шахтами немец Струмфэ управлял. Самой большой и глубокой шахте он имя своей старшей дочери дал, Марта. Не любила дочь его наши края. Отца всё уговаривала продать рудники и уехать в свои земли. Сама высокая была, худющая. Может за это, может за другое, шахту Марта горняки прозвали Худая.
На той шахте у немца Струмфэ правой рукой подрядчик был по прозвищу Солома. А рука, как известно, руку моет. Немало прибыли хозяину дал своим усердием Солома. Там лес для крепей похуже да подешевле купит, а потом ещё и придержит, — мол, и так кровля выдержит. Там рабочую одежонку углекопам не даст, — и без неё не пропадут, угля нарубают. Опять же и себя Солома не обижал. Как выплата горнякам за труд их каторжный — он с каждого штраф сдерёт: то за провинность какую, то за огрех в работе. От той зарплаты, и без того не великой, порой одна треть и останется. Штрафы Соломе в карман оседали. Через то оседание стал он присматриваться: какой бы и себе шахтой обзавестись. Так уж видно мир устроен. Деньги в одну сторону текут, совесть — в другую.
Шахта Худая хороший уголь давала, в иной день тысяч до десяти пудов, но работать в ней — не приведи Господи! То выбухнет шахтный газ, то вода невесть откуда льёт, то завал. Много старых и опытных горняков там сгинуло. А молодые — что? Обушком уголь рубать да лопатой его отгребать приноровятся, а где ум приложить да расчёт — опыт нужен. Струмфэ распорядился, чтобы Солома с других-то шахт на Худую бывалых горняков переводил. На их опыте Худая и держалась. Так вот и попал на ту шахту зарубщик Игнат Шубин.
Сам Игнат одинокий был, из беглых крестьян. Когда-то, по молодости, сжёг имение своего помещика за тиранство, да и дал дёру в Донецкие степи. На угольных рудниках и осел. Надо сказать, Игната Бог силой не обидел. Бывало, железный крюк для стопорного своими руками выгнет. А зубок для Игнатова обушка в точности по его заказу в кузне был выкован. Тем обушком самые крепкие из горняков раза три тюкнуть и могли. А он всю смену, с утра и до вечера им махал, как пёрышком. В горняцком посёлке Игнат Шубин жил тихо, неприметно. Была у него избёнка, — своими руками сколотил. В той избёнке — печь да стол с лавкой. Горняки — народ разгульный, с Богом на ты. После получки в шахтном посёлке всегда пьянки, драки. Случалось до смертоубийства доходило. Игнат никогда в это не ввязывался. Его по началу склоняли в кабак заглянуть или чужакам бока намять. Он быстро всех отшил. Что у других, а у него одно на уме: скопить на кусок земли, да на пару добрых лошадей.
Как определили Игната Шубина на шахту Худую, он старшему в артели сразу и высказал, какой соблюдать порядок в работе надобно. Те, что с гонором, хотели было его осадить, — чего, мол, старшишься? Он тряхнул каждого, они и притихли. После сами признали: прав Игнат. В шахте без порядка и аккуратности никак нельзя. Голова-то одна, другую не приставят. А хочешь при целой голове остаться, так уж старайся с умом не расстаться.
Как-то по весне, ранним утром все артельщики, где Игнат работал, на шахтном дворе собрались, чтобы Солома задание им определил. Тут девка прибежала, лет шестнадцати, Христина. Отца её, горняка, недели две как схоронили — сильно куском породы помяло. Пристала Христина к Соломе: прими да прими на работу, — дай, какую ни есть, жить нечем. После смерти отца мать слегла, не встаёт. А в семье, кроме Христины, ещё двое ребятишек. Хоть по миру с сумой. Подрядчик упирается. Нет, говорит, для тебя работы. Игнат вступился за неё. На шахте-то молодых девок на подсобных работах полно. Многие, как Христина, в нужде оказались, на себе семью держали. А подрядчик и скажи: вот бери её себе в подручные и плати из своего пая. Игнат Шубин не из тех, кто скажет, да спину покажет. Возьму, говорит, в подручные. И взял.
С того дня Христина в забое стала работать. Игнат обушком рубит, только куски летят да пыль угольная. Христина обмотает колени и руки холстиной, и отбрасывает нарубанный уголь, а потом санки грузит. А там уж саночный впрягается и по лаве к вагонеткам ползёт. Под землёй день долгий. Ни солнца, ни свежего воздуха. Оглянется Игнат, — как там Христина, не свалилась ещё? — а она не отстаёт, работу исправно делает, поёт себе. За лампами следит, чтоб не погасли, помогает и крепь поставить, и саночному запрячься. Тот иной раз в сердцах плюнет чёрной слюной.
— Пропади он пропадом этот уголь! Христина, передохнём маленько. Я и без санок ползти не могу.
А она ему:
— Ты, миленький, не ломайся, не бодайся, а в землю упирайся — санки сами и пойдут. К лету новы-сапоги и вышиту-рубашку купишь, а невесте ленты алые.
Тяжело работа идёт, а услышат горняки в забое смех её девичий, да слово весёлое, так и ничего — ладится.
Как-то к концу смены посмотрел Игнат на Христину. Лицо у девушки чернее чёрного, белые зубы сверкают, в глазах-вишнях свет лампы колышется. Игнат и скажи:
— Ты, Христинка, на чертёнка похожа.
— Сам-то на кого? Только рога приставить, да горячи угли вставить.
Засмеялась Христина, подползла на коленках к Игнату поближе, обтёрла рукой его лицо. Он глядит на неё, а сказать ничего не может.
Вот оно как вышло. Не на праздничных гуляньях, не в хороводе у реки, и не при свете дня, а разглядел таки Игнат в чумазой девушке Христине любаву свою. Без неё не жить. Сердцем прикипел.
Дня через два ли, три поспешил Игнат в шахту пораньше, пока народ не спустился, посмотреть, не прибывает ли вода. Идёт по штольне, пригибается.
Слышит: шаги, не шаги, навстречу кто-то, клюкой постукивает. Лампу поднял, присмотрелся. Человек будто. Ростом невысок, крепкий, как из камня вытесан. Одежда богатая, сапоги тоже, а из чего — кто его разберёт. Голова не покрыта, волосы серебром отливают, золотым обручем через лоб перехвачены. Лицом стар, но не старец. Глаза — словно угли теплятся, — ворохни и вспыхнут.
Слыхал Игнат от горняков, до седин доживших, что нет-нет да и объявится Хозяин Горный. От встречи с ним добра не жди. Игнат не робкого десятка. Не раз в одиночку спускался в шахту и в забое один управлялся. А тут будто холодом проняло.
— Здравствуй, Игнат, — говорит Горный, словно старому знакомому. И усмехается.
Игнату встреча не в охоту и знакомство не в радость. Но разговор между ними пошёл.
— Здравствуй, Хозяин Горный, — отвечает Игнат.
— Никак признал?
— Так и ты не обознался.
— Значит, сладится у нас.
У Игната сердце ёкнуло.
— Чего сладится?
— А после узнаешь, не торопи. Всему есть время. Ты, вижу, выработки хотел осмотреть?
— Хотел, если дозволишь.
— Отчего не дозволить? Вместе и поглядим, как вы тут хозяйничаете в царстве моём подземном. Ну что, Игнат Шубин, — пойдём? Али боязно, откажешь?
От такого приглашения у Игната на душе муторно. А куда ж деваться? Бойся, не бойся, а что поднесёт судьба, тем и умойся.
— Благодарствую за честь, Хозяин Горный, — говорит Игнат. — Пройтись можно, раз всему есть время.
— И то, — согласился Горный. — Время, что судьба, никого не обойдёт, не обделит. Ладно уж, идём. Меня тоже дела ждут.
Пошли они. Горный впереди, за ним Игнат идёт, лампой подсвечивает. Только лампа как бы и ни к чему. Кромешной тьмы нет, видно всё, светло.
Идут по продольной, а кровля потрескивает. Горный клюкой ткнул в верхняк, он и переломился.
— Никудышний лес ставите, — говорит Горный.
Игнат думает: «Ох, Солома! Тебя на место крепи…» — а Горному отвечает:
— Да, обновить надо.
— Обновите, коль успеете.
Да где ж успеть. Чувствует Игнат, плохо дело. Пройдут горняки к пластам, а выйдут ли. Поспешить бы надо, упредить.
Горный смотрит на Игната, глазами жжёт, усмехается:
— Глазастый ты, Игнат, понятливый. Мне такой и нужен.
— Зачем это?
— В подручные. Хозяйство у меня большое, за всем не углядишь. Опять же, богатствами подземными во всякое время распорядиться надо. Кому в руки отдать, а кому и по рукам дать. Вот ты мне и пособишь.
— Благодарствую за честь, Хозяин Горный. Только служба не по мне. Из простых я, из мужиков. Распоряжаться богатствами непривычен.
— Вот и хорошо. Мне подручные нужны, не распорядители.
Игнат мнётся.
— Не знаю я. К земле привязан, среди людей пожить хочется.
— И это не беда. В моём подземном царстве никто тебя от земли не отлучит, и с людьми не раз встретишься. Всех переживёшь, пока свет не перевернётся.
«Вот попал, — думает Игнат. — Теперь уж не отпустит, подневольным сделает».
— Попал, да не пропал, — говорит Горный, словно к мыслям Игната ухо приложил. — А подневольные мне ни к чему. Как надумаешь, сам придёшь, по своей охоте.
— Извиняй, Хозяин Горный, но сам я думать об этом не стану.
— И не надо. Об этом, Игнат, не беспокойся. Придёт время, придут и думы — разрешения не спросят. Ну, бывай. Пора мне. Не забывай разговор наш.
— Уж не забуду.
— Вот и ладно.
На том и разошлись.
После такого разговора Игнату бежать бы из посёлка, покуда ноги несут. Он Христину вспомнил, глаза её. Тут шахтный гудок. Игнат бегом к Соломе. Нельзя, мол, народ в шахту пускать, завалит. Крепи менять надо. Солома на него в крик — чего указываешь! Игнат скорей к хозяину, Струмфэ. И там толку мало — пошёл вон! А тем временем Солома приказал всем в шахту спуститься. Пригрозил прогнать с работы за ослушание, да штрафами за разговоры. Никто не ослушался и говорить много не стал.
Дальше-то история совсем не весёлая. Весь народ, сколько ни есть, только и успели, что спуститься, и Христина с ними. Всем одна судьба.
Игнат как узнал, что всю смену завалило, и Христину, в тот час седым сделался. Старик и всё. Потом кинулся Солому искать, а тот схоронился где-то. Игнат в контору, к немцу. Схватил его за горло, только шея хрустнула. Немца прикончил и обезумел совсем. Опять на шахту побежал, никто его остановить не осмелился. Куда потом Игнат делся, — как исчез. Разное говорили: одни — в шахтный ствол прыгнул; другие — будто завал разгребать стал, его и завалило породой; а ещё — взорвал себя Игнат в старых выработках, где шахтный газ скопился.
После всей этой истории на грушевских шахтах и объявился Шубин — подручный Горного. Стал он подземным управителем на Донецких шахтах. Все старые выработки обойдёт, оглядит, ни одной не пропустит. Что не так — жди беды. Затопит, завалит, а то и всю шахту взорвёт. Осерчать ему всё одно, что пороху вспыхнуть. Иной раз над кем и пошутить вздумает. После тех шуток горняки как ошпаренные из шахты бежали. Случалось, проучит, кого следует. Много про него сказывали и хорошего, и плохого. Многое забылось. Сколько уж лет прошло. Оттого и переиначивают сказ о нём то так, то эдак. Ну, на то он и сказ.
Как шахтер со Скарбником деньги делили
Жил да был шахтер, бедный-пребедный, частенько выпить любил, конторщики на него злились: пить, мол, пьет, а дела не делает. Вот они и устроили ему проходку — не угрызешь! Порубал он там денек, поглядел, перекрестился и говорит:
— Матерь божья, что ж я тут, бедная головушка, заработаю?
Расстроился вконец, сел на камень и сидит. Вынул краюху хлеба, в золе печеного, и ест. Ест, и вдруг подходит к нему незнакомый шахтер, — китель на нем, пояс спасательный, — и говорит:
— Счастливо выбраться!
— Счастливо выбраться и тебе.
Спрашивает незнакомец, а был то Скарбник:
— Завтракаешь аль полдничаешь?
— Да завтракаю, — говорит шахтер.
Скарбник снова спрашивает:
— Ты что, работать здесь подрядился?
— Само собой.
Работы там было на добрую сотенную, а шахтер-то подрядился на нее за полста.
— Что ж так дешево рядишься? — спрашивает Скарбник.
— А что делать, друг? Люди больше не дают.
— Ну не горюй, — говорит Скарбник. — Я тебе помогу.
Шахтер очень обрадовался, до того обрадовался, что половину краюхи своей Скарбнику отдал. А Скарбник говорит:
— Слышь, ты тут не бейся, костей не ломай. Тебе тут не справиться, это дело для меня. А вот на работу ходи аккуратно, день в день, час в час.
— Чего ж мне свет-то даром жечь, — толкует шахтер, — коли проку от этого не будет?
— Ты зря не спрашивай, знай свое дело.
Ну добро. Послушался шахтер, ходит на работу день в день, час в час. Срок вышел, собираются штейгеры сажени мерить, а у него и полсажени проходки не наберется. И тут опять приходит Скарбник и говорит:
— Гляди. Вот как я работаю.
Встал, уперся спиной в породу и пятится. Прошел саженей двадцать.
— Хватит? — спрашивает.
— Да поболе надо бы, — отвечает шахтер.
— И то правда, — говорит Скарбник. — На двоих оно и впрямь маловато.
Уперся спиной, прошел еще десять саженей. Так что всего тридцать саженей прошел.
— Ну, теперь будет.
Обрадовался шахтер. Но говорит:
— Разве ж мне за это заплатят?
— Заплатят. Пойдешь за получкой — тачку возьми. А как получишь деньги — сей же момент сюда с ними!
Ну добро. Объявили расчет, пошел шахтер с тачкой за деньгами. Заплатили ему, что положено, целиком, и он сию же минуту с деньгами — в шахту. Довез деньги, а Скарбник ржавую соломинку положил поперек шахтного ствола, сам, ноги свесив, садится на нее у одного края, шахтера с другой стороны сажает и говорит:
— Давай дели!
— Такая куча денег! — говорит шахтер. — Мне и не сосчитать!
— Эко дело! — говорит Скарбник. — Раскладывай монету туда, монету сюда — на две кучи.
Разложил шахтер деньги. Один грош нечетный остался.
— Кому ж этот грош? — задумался Скарбник.
— Чего там думать! — говорит шахтер. — Бери, друг.
— Ох, счастье твое, что не жадный ты! — говорит Скарбник. — Бери себе все. Это тебе от меня награда. Но чтоб ноги твоей больше в шахте не было! Смерть примешь.
— А что же мне делать-то, когда я деньги эти проживу? — спрашивает шахтер.
— Твоя правда, — говорит Скарбник. — Показать тебе кое-что?
— Изволь, покажи.
Взял его Скарбник с собой, повел и показал руду. Не очень богатую.
— Глянь,— говорит. — На год тебе хватит.
— Друг, да я это за месяц нарубаю! — говорит шахтер.
— Не болтай! Тебе и за десять лет столько не нарубать.
И повел его Скарбник вдоль руды, семь верст вел, а там поблизости заваленный ствол. Расчистил Скарбник завал и говорит:
— Ступай домой. Запомнил, где что? Найдешь?
— Я да не найду!
— Добро. Только язык не распускай. Разболтаешь — никто тебе не поможет. И я тоже.
Пошел шахтер домой — никому ни слова, молчок. На другой день спустился в шахту, ходил, ходил — нет той руды! И тут вдруг снова явился перед ним Скарбник.
— Ну как? Нашел руду?
— Да где там, друг! Глаза-то видели, а ноги не помнят.
Показал ему Скарбник еще раз дорогу до руды. Показал и отмерил.
— Слышь, рубать будешь от сих до сих, а дальше не смей! Смерть примешь. Ну, счастливо выбраться!
И ушел.
Вкратце кто это такой :
Добрый Шу́бин, или просто Шубин — персонаж шахтёрского фольклора в Донбассе, горняцкий дух, похожий на гнома, «хозяин шахты» и покровитель шахтёров.
Поверья о Шубине записали собиратели фольклора Борис Горбатов и Леонид Жариков. Поверья о Шубине известны только на шахтах Донбасса (шахты Енакиева, Макеевки, Горловки, Тореза, Снежного, Кадиевки, Красного Луча, Краснодона, Лисичанска).
Прозвище духа по-видимому происходит от слова «шуба», и намекает на густую шерсть, которой он якобы покрыт, словно шубой. Обилие волос на теле — характерная черта восточнославянских духов природы: водяного, лешего, полевого, русалок. Есть и другие версии происхождения названия. Одна из легенд говорит, что это рабочий, некогда из-за подлости товарищей погибший от взрыва метана. По другой версии это фамилия одного горного мастера, имевшего талант предугадывать опасные ситуации под землей. Согласно ещё одной версии, наиболее близкой к правде, Шубин — это специальный рабочий-газожёг, выжигавший скопления метана на шахте. Рабочий-газожёг в XIX веке ходил в овчинном тулупе, вывернутом мехом внутрь, с обезжиренной кожей, и буквально факелом поджигал газо-воздушную смесь в выработках, предупреждая взрывы газа. Также есть поверье, что Шубин — это душа погибшего горняка, блуждающая по забоям, что не противоречит версии о душе погибшего рабочего-газожёга
Шубин предстаёт в образе старого шахтёра, кашляющего по-стариковски, с ярко горящими глазами, волосатыми копытами. Шубин любит шутить: пугает шахтеров, внезапно разразившись во тьме смехом, или хватает за ногу. Обитает он якобы в дальних или в давно заброшенных выработках, где может бродить незамеченным. Обладает огромной силой. Шубин — настоящий хозяин подземелий.
читать дальшеШубин отличается одновременно добротой, щедростью и в то же время чрезвычайной раздражительностью, злобностью. Доброжелателен он к честным труженикам, беднякам, а жесток и мстителен по отношению к наглым людям, особенно к угнетателям шахтёров. Шубин помогает рабочим, попавшим под завалы, но может под землей сбивать людей с дороги
Шахтерская фантазия приписывала Шубину самые необычные поступки: то он защекотал до полусмерти старика-стволового в рудничном дворе, то явился в шахте к забойщику, человеку трудолюбивому, рубившему в узком забое — печке крепкий пласт. Забойщик увлекся и забыл обо всем на свете. Вдруг «кто-то дернул его сзади за чунь». Забойщик подумал, что это кто-то из шахтеров шутит, и продолжал старательно орудовать обушком. Его снова дернули. Шахтер ругнулся, но не стал отвлекаться. Но вот его дернули снова несколько раз, и он гневно обернулся в сторону назойливого шутника. Но… в печке никого не было. А потом уже дернули его с такой силой, что забойщик кубарем выкатился из печки на продольный ход. И в тот же час у пласта что-то затрещало, загрохотало… Вырвались столбы черной угольной пыли, сплошным потоком стали выкатываться из печки крупные куски угля, и навалило их скоро огромную кучу. Забойщик, выходит, благодаря заботе Шубина и сам спасся, и заработал в эту ночь уйму денег.
Вот история, описанная в свое время газетой «Донбасс». Один проходчик решил отдохнуть во время смены. Прилег на распилы и провалился в полудрему. Вдруг чувствует — его кто-то расталкивает. Открыл глаза — в темном мареве, где-то метрах в десяти, в розоватом ореоле видится сухонький, сгорбленный мужичок в старой шахтерской куртке. В одной руке держит допотопную лампу с тоненьким горящим фитильком, в другой — обушок. Попросил дать чего-то попить — мол, горло просохло. Проходчик поднялся с распилов, пошел к старичку со своей флягой. Успел сделать несколько шагов, как вдруг в том месте, где он только что лежал, обрушилась кровля.
В другой истории у одного рабочего в шахте погасла лампа. Оказавшись в кромешной тьме он полностью утратил ориентацию и несколько часов блуждал по выработкам. И когда шахтер вконец отчаялся, он увидел вдалеке огонек. Приблизившись, он разглядел фигуру, державшую фонарь. Терять было нечего и рабочий последовал за ней и шел до тех пор, пока не выбрался из лабиринта.
Записаны рассказы о том, как Шубин помогал шахтерам в их тяжелом труде, например сам гонял вагонетки с углем. А самодуру хозяину шахты, закричавшему: «Я хозяин! Я что хочу, то и делаю!», Шубин доказал, кто тут на самом-то деле хозяин, совершенно разорив шахту взрывами рудничного газа, обвалами и наводнениями.
Поверье, что Шубин предупреждает шахтеров об опасности живет среди шахтеров Донбасса и в наши дни. В апреле 2007 года горный мастер из Луганской области рассказывал: «Я услышал, что стало потрескивать. Мы перестали работать отбойными молотками, но гул все нарастал. Звук такой, будто по потолку кто-то топает ногами. У нас говорят, что это Шубин гуляет и предупреждает о беде. Поняв, что сейчас все обрушится, мы бросились к выходу. И тут нас придавило».
Однако, Шубин не всегда выступает как воплощение добрых сил. По другим рассказам он мстительный и часто злится, от чего в шахтах случаются аварии. Краевед Олег Форостюк приводит легенду о человеке, в поисках лучшей доли приехавшем на Донбасс и попытавшемся устроиться на шахту. Товарищи-шахтеры объяснили ему, что новичкам полагается проверка, а именно — нужно в одиночку спуститься в шахту с заженным факелом и пройти по выработкам. Типа, если не испугается — сможет быть шахтером. Истинной целью было проверить, есть ли в выработках скопления газа и если есть, то выжечь (ну или взорвать, тут уж как повезет) его. Газ в выработке был и концентрации его хватило для взрыва. С того времени дух рабочего бродит под землей и мстит шахтерам за подлость. Иногда он становится совсем ненасытным и тогда на шахтах случаются ужасные аварии, забирающие жизни десятков шахтеров. По погибшему никто не совершал панихиды, чтобы успокоить его душу, да и имя его неизвестно. Называют Шубиным, поскольку ходит он в овчинном тулупе, в том самом, в котором погиб. Чтобы прогнать из шахт злой дух митрополит Луганский Иоанникий (УПЦ) специально спускался в шахту и служил молебен.
Следует иметь ввиду, что шахты, иногда даже соседние, сильно отличаются по горно-геологическим условиям, и потому у шахтеров могут быть разные приметы поведения пластов. К примеру, на одних шахтах треск кровли может означать обвал, и тогда говорят, что это Шубин угрожает. Зато на других, услышав треск, шахтеры усмехаются: Шубин забавляется, но до обвала дело не дойдет. Потому что здесь он — добрый.
ну и сами сказы
Евгений Коновалов. Шубин
В былые времена купил один богатый немец земельный участок и заложил на нем шахтёнку. Тогда такие шахты угольными копями называли. Гиблое было это место. Кругом бугристая степь, а в низине речка Смолянка течет. Вода в ней быстрая, неспокойная, черная. Стали углекопы по берегам Смолянки землянки себе рыть, да жить-горевать. Вскоре поселение образовалось.
Окрестили углекопы поселение свое Собачевкой. Тяжко и уныло проживали свои дни шахтеры, не было у них никакой светлой радости. Только в воскресные дни, крепко напившись горькой, затевали они меж собой лихие пьяные драки.
Был среди них крепильщик один. Звали его Шубин. Неукротимого нрава был этот мужик. Озлоблен на весь белый свет. Сказывали, что где-то на Орловщине у него изба сгорела.
Скандалист он был и горький пропойца, а матерщинник такой, каких и до него, и опосля не было и не будет. Злость в нем завсегда кипела. Бывало в шахте коли, что не так, или не по нем – закипит весь, слюной изойдет и от ярости грызет зубами, что ни попадется. Начальство и то стороной его обходило. Матери им детей стращали:
- Гляди! Вот придет Шубин!
Пошло дело у хозяина-немца. Шахтенка на хороших пластах поставлена. Новая, мелкая. Уголь ручьем бежит. Продает немчура уголек задорого, рабочим платит дешево. Спустился как-то немец со своим штейгером (это вроде бы как со своим главным помощником) в шахту. А тут страсти невиданные: темень кромешная, вода под ногами хлюпает, а теснотища такая, что толстобрюхому хозяину едва протиснуться. Кругом ходки будто норы и в конце каждого ходка угольный забой.
Приходят они в забой, видят: колупают отбойщики уголь кто киркой, а кто обушком, лежа в воде.
А саночник-тягальщик уж тут как тут. Наполняет лопатой-грабаркой сани углем и, надев лямки, надрываясь, волочит их прочь от забоя. И уже не разобраться, что доносится, то ли полозьев скрип, то ли скрип зубовный от натуги непомерной. И крепильщики – здесь же. Их дело – без конца крепью деревянной поддерживать каменные своды. Лесогоны волокут для них столбы. Вот этими столбами и подпирают. Так безопасней всем. Не будь таких подпорок – беда! Все рухнет!
Глядит хозяин, что крепильщик часто друг от друга столбы ставит – рассвирепел. Ему – немчуре, видишь, лесу жаль. Убыток ведь!
Как закричит:
- Реже крепь станови! Сволочь!
А крепильщик ему:
- А ежели кровля на голову рухнет, тогда как?
- Ты как это, харя, с хозяином разговариваешь? – встрял в разговор штейгер.
- Это он хозяин? – вскипел крепильщик. – Я своего дела хозяин! Мне ли не знать работу?! Прибежал десятник. Орет:
- Шубин, утихомирься!
А того уже не остановить, распалился в скандале. Злость на него нашла. Штейгер пописал-пописал на бумажке, тут они и ушли вскоре.
Приходит суббота. В конторе получку дают. Подходит Шубин:
- А чего только девяносто копеек? - спрашивает. - Всегда рубль с двумя гривенниками было!
- Штраф!
- За что же?
- Умен шибко, понял?
Сгреб Шубин свои копейки и, погрозивши пальцем, в кабак поплелся. Захмелев, задираться стал. Отдубасили его, чтоб тише был. Пьет, гуляет Шубин. Только в понедельник очнулся от попойки. В шахту пошел.
Во вторник, ближе к обеду, сбежалась вся Собачевка к стволу – это так дыра называется, по которой угольщиков на веревках спускают под землю.
Бабы голосят, дети ревут – жуть одна!
Повисло над Собачевкой страшное слово «завал». Впрягли в ворот лошадей. Тянут снизу бадью. Вытащили. Глядь в нее, а там трое кормильцев и все насмерть побиты. И снова вопли да крики. Ушла снова в недра бадья, только на этот раз вытянули живых. Стал десятник людей считать. Кого нет? Тут хватились:
- Шубина нет!
Поползла опять бадья вниз. Долго раскапывали завал, так и не нашли крепильщика. Топор, пилку, чуни, куцавейку нашли, а самого так и не сыскали.
Прошло время. Неподалеку от первой шахтенки стали копать, новые шурфы. Съезжался отовсюду народ. На заработки.
Как-то с Каменского рудника новый человек случился. Рассказал, как на их шахте кто-то человечьим голосом про завал упреждал. Бубнила порода мужицким выдохом.
- Шубин под землей бродит! – заметил кто-то.
Так и пошло, как с легкой руки: Шубин, да Шубин. Всяко представляют его. Кто стариком с черной бородой до пояса, злым и дюжим непомерно, кто мужиком с тяжелым заступом.
Вскоре Собачевку Шубинкой стали называть. А в шахте с тех самых пор пошла приговорка: Шубин шалит! – это, когда треск по штольням идет или в угольных лавах.
Тут бы про Шубина и кончить сказ, да есть закавыка. Говаривали старики, что был в тех же местах шахтовладелец один. Шубин. Так вот шахтовладелец будто бы тот самый чудную моду имел переодеваться в рабочую робу и ночью тайно в шахту ходить. Подкрадется тихонько к забою, схоронится и слушает, что об нем угольный народ говорит. Тоже пропал в недрах.
Деньги от Шубина
Заработал один углекоп сорок рублей на избу и корову. С этой деньгой в свою деревню пришел. Все свершил чин по чину: новую пятистенку поставил и Рябуху прикупил. Живет – в ус не дует. Приходит как-то раз под его окно побирушка. Просит Христа ради.
Прогнал ее мужик. А она ему:
- Будет тебе, батюшка, три сна, потом – не жизнь, а широкая масленица, опосля же масленицы той – горькая опохмелка. Сказала и ушла.
В ту же ночь видит хозяин себя на руднике. Будто пьет он, гуляет, а вокруг его артельщики. Все друзья-товарищи. Да так ему с ними лихо, весело и заздравно.
В другую ночь приморочились ему недра. Долбит вроде бы он обушком угольный пласт. Работка – что шутка. И нет у него от нее тяжкого плечевого зуда, а чья-то коногонова кляча зырит на него из-за крепежной стойки, скалится и ржет зазывно. Прокинулся мужик, а на дворе уже светло. Пастух в рожок трубит. Вышел во двор, чтоб крестьянское дело править. За что ни возьмется – все из рук вон. Что такое? Шахта из головы не идет.… Вот с тоски он и запил. Баба его теребит:
- Что творишь, оголтелый!
В субботнее спанье забрел в мужицкую голову третий сон. Видит он старикашку обшарпанного да ядреного. Вгляделся в его лик мужик и обмер. Шубина признал. Шахтного лешего. Говорит Шубин:
- Что же ты, Вася, рудник оставил? Скучно мне без тебя и без твоей залихватской балалаечки, без твоей гуливой удали!
Стал тут мужик отлыниваться:
- Прости, - говорит, - тесно мне в твоих темных кладовых. Болят и ноют от твоих тяжких трудов мои члены.
А Шубин ему:
- Правда твоя, что тесны и глубоки мои угольные амбары, тяжел хлеб углекопа. Тебя, все же, помилую от ручной тягости. Приходи только, одарю по-царски.
Как прокинулся утром Василий, так в дорогу и заторопился. Только и сказал семье:
- Как к весне ворочусь – хоромы возведу почище барских.
Объявившись на руднике, десятнику говорит:
- Пиши меня сразу отбойщиком, с завтрашнего дня.
Погуляла вечером песни шахтерня по случаю Васькиного прихода с мутной четвертью, а ранним утром к стволу пошла. Стал Василий в своем угольном уступе к работе приноравливаться. Только впервой размахнулся, чтоб в грудь забоя ударить, как кто-то его хвать за руку. Оглянулся – Шубин. Кажет свои щербатые зубы в смехе:
- Остынь, Вася, кирку свою брось!
- А работа как же?
- Все тебе будет: и вырубка, и крепеж, и зачистка. Только помалкивай!
- Как, само собой?
- Да это уж моя забота, - отвечает подземный леший.
Так оно и свершилось. Пролежал Василий до скончания упряжки, а как стал на-гора идти, видит – две полоски сняты с уступа и крепь стоит ровнехонько так. Подполз десятник. Хвалит отбойщика:
- Молодец, Вася, все чисто сделано. Даже раньше прочих!
Так случилось и в другой день, и в третий. С каждым днем выработка у Василия все больше и больше. Как получку получил да сосчитал – оказалось многовато.
- Этак я вскоре и толстосумом стану, - подумал.
Как-то подгуляли углекопы. К забоям не вышли. А трезвый Василий говорит озабоченному десятнику: - Не горюй, пойду-ка я в забой и за всех свершу работу единолично.
Десятник только рукой махнул:
- Делай, как знаешь!
А наутро облетела рудник молва: Васька в одиночку всю лаву изрубал!
Хозяин рудника говорит:
- Хочу того молодца видеть, что за одну упряжку всю лаву чешет.
Предстает Васька перед хозяином. Богатей ему:
- Ты, Васька, сколько за упряжку вырабатываешь?
- До двух целковых, - отвечает мужик.
- Ну, а если я тебе до пяти платить буду, станешь ли один лавчонку обдирать каждодневно?
- С великим нашим согласием!
- Вот и условились! - обрадовался хозяин рудника. С того самого дня начал Василий в забой сам на сам ходить. Товарищи его сторонятся, держат на него обиду за хорохорство. А у того пошло дело! Не утруждая рук, уголь добывает и Шубина похваливает. Шубин же нет-нет да и явится к мужику:
- Как тебе, Вася, поживается? Все ли, как надо?
Возгордился вскоре от непомерных людских похвал отбойщик. Через губу не переплюнет. Ходит фертом, ни на кого не глядит. Кубышку завел, куда деньгу большую кладет. Говорит ему как-то Шубин в забое:
- Переменился ты, Василий.
- Дык ты меня таковым сотворил, - ответствует деревенщина.
- А ты сам смекни, как норовом потише стать. Вот, к примеру, заведи сызнова себе товарищей. Подсобил бы копейкой кому. Денег-то дармовых у тебя вон сколько...
- Будя учить-то! - обозлился Василий.
- Ну-ну, - выдохнул Шубин и стаял в темноте завалов и бутовых.
Назавтра приходит к Ваське Степаныч, хворый мужик с шестого номера. Это дальний забой так называется. Говорит он:
- Позычь десять целковых. Через пару недель, Бог даст, отлыгаю, тогда возверну.
А Васька жаден. Отвечает:
- Прочь поди!
Сказал так бедному человеку и на смену стал собираться. Как пришел в забой, ткнул кайлом в кливаж, а уголь будто залезный. Не крошится. Васька и так, и эдак. Запарился. А уголь от пачки не ломится. Зовет он Шубина.
- Что ж ты со мной так-то?!
Видит десятник не идет дело у отбойщика. Других призвал. Пошло у них, а Васька, что ни вдарит – без толку. Засмеяли его. Выбрался он на-гора, стал в отчизну собираться. Глянул в кубышку, а там вместо денег – одна труха.
Так-то лодырничать, да скупиться.
Владимир Сандовский. Сказ о Шубине
Старики забыли, а молодые и подавно не помнят. Жил когда-то на Донецкой земле Игнат Шубин. О таких говорили: железной кости шахтёр. Свела его судьба с весёлой, вишнеглазой девушкой Христиной. Свела, да не соединила. Через ту девушку стал Шубин подручным у самого Хозяина Горного. Про то и сказ. А начало сказа в давние времена уходит.
Верстах в тридцати от станицы Нижне-Кундрюческой, что в устье реки Кундрючья, впадающей в Северский Донец, деревушка в степи была, Грушевка. Название плодовое, садом пахнет. Неподалёку от неё каменный уголь стали копать. Хороший уголь, антрацит. Возьмёшь в руку — будто масляный, и блестит-сияет, как чёрные глаза казачки. Жарко горит тот уголь, железо, и то плавится. Так и просится на язык: «Горючий камень, гори! — счастье мани!» Только где ж оно, счастье то?
Степь за Грушевкой словно норами покрылась. Кругом колодцы в земле, копи угольные. Спустят тебя в бадье и рубай, пока светло. Стемнеет — руки сами опустятся.
Верхние-то пласты выбрали, а под ними ещё больше угля оказалось. Как стали шахты открываться, на них народ и повалил. Разный народ. Беглые, каторжные, одинокие, беднота крестьянская и прочий люд. Была бы работа и заработок.
Ох!… «Уголь рубаем, а счастья не знаем». Кто он, бедолага-углекоп, сказавший такое? Видно, крепко сказал: разнеслась весть о незнаемом счастье горняцком по всем рудникам угольным. После-то и распевку сложили:
Возле Грушевки-деревни
Нашли уголь антрацит.
Над землёю солнце светит
В шахте дождик моросит.
Хозяевами угольных шахт всё больше немцы были да бельгийцы, иногда французы. Рудничное дело они знали получше наших. Несколькими шахтами немец Струмфэ управлял. Самой большой и глубокой шахте он имя своей старшей дочери дал, Марта. Не любила дочь его наши края. Отца всё уговаривала продать рудники и уехать в свои земли. Сама высокая была, худющая. Может за это, может за другое, шахту Марта горняки прозвали Худая.
На той шахте у немца Струмфэ правой рукой подрядчик был по прозвищу Солома. А рука, как известно, руку моет. Немало прибыли хозяину дал своим усердием Солома. Там лес для крепей похуже да подешевле купит, а потом ещё и придержит, — мол, и так кровля выдержит. Там рабочую одежонку углекопам не даст, — и без неё не пропадут, угля нарубают. Опять же и себя Солома не обижал. Как выплата горнякам за труд их каторжный — он с каждого штраф сдерёт: то за провинность какую, то за огрех в работе. От той зарплаты, и без того не великой, порой одна треть и останется. Штрафы Соломе в карман оседали. Через то оседание стал он присматриваться: какой бы и себе шахтой обзавестись. Так уж видно мир устроен. Деньги в одну сторону текут, совесть — в другую.
Шахта Худая хороший уголь давала, в иной день тысяч до десяти пудов, но работать в ней — не приведи Господи! То выбухнет шахтный газ, то вода невесть откуда льёт, то завал. Много старых и опытных горняков там сгинуло. А молодые — что? Обушком уголь рубать да лопатой его отгребать приноровятся, а где ум приложить да расчёт — опыт нужен. Струмфэ распорядился, чтобы Солома с других-то шахт на Худую бывалых горняков переводил. На их опыте Худая и держалась. Так вот и попал на ту шахту зарубщик Игнат Шубин.
Сам Игнат одинокий был, из беглых крестьян. Когда-то, по молодости, сжёг имение своего помещика за тиранство, да и дал дёру в Донецкие степи. На угольных рудниках и осел. Надо сказать, Игната Бог силой не обидел. Бывало, железный крюк для стопорного своими руками выгнет. А зубок для Игнатова обушка в точности по его заказу в кузне был выкован. Тем обушком самые крепкие из горняков раза три тюкнуть и могли. А он всю смену, с утра и до вечера им махал, как пёрышком. В горняцком посёлке Игнат Шубин жил тихо, неприметно. Была у него избёнка, — своими руками сколотил. В той избёнке — печь да стол с лавкой. Горняки — народ разгульный, с Богом на ты. После получки в шахтном посёлке всегда пьянки, драки. Случалось до смертоубийства доходило. Игнат никогда в это не ввязывался. Его по началу склоняли в кабак заглянуть или чужакам бока намять. Он быстро всех отшил. Что у других, а у него одно на уме: скопить на кусок земли, да на пару добрых лошадей.
Как определили Игната Шубина на шахту Худую, он старшему в артели сразу и высказал, какой соблюдать порядок в работе надобно. Те, что с гонором, хотели было его осадить, — чего, мол, старшишься? Он тряхнул каждого, они и притихли. После сами признали: прав Игнат. В шахте без порядка и аккуратности никак нельзя. Голова-то одна, другую не приставят. А хочешь при целой голове остаться, так уж старайся с умом не расстаться.
Как-то по весне, ранним утром все артельщики, где Игнат работал, на шахтном дворе собрались, чтобы Солома задание им определил. Тут девка прибежала, лет шестнадцати, Христина. Отца её, горняка, недели две как схоронили — сильно куском породы помяло. Пристала Христина к Соломе: прими да прими на работу, — дай, какую ни есть, жить нечем. После смерти отца мать слегла, не встаёт. А в семье, кроме Христины, ещё двое ребятишек. Хоть по миру с сумой. Подрядчик упирается. Нет, говорит, для тебя работы. Игнат вступился за неё. На шахте-то молодых девок на подсобных работах полно. Многие, как Христина, в нужде оказались, на себе семью держали. А подрядчик и скажи: вот бери её себе в подручные и плати из своего пая. Игнат Шубин не из тех, кто скажет, да спину покажет. Возьму, говорит, в подручные. И взял.
С того дня Христина в забое стала работать. Игнат обушком рубит, только куски летят да пыль угольная. Христина обмотает колени и руки холстиной, и отбрасывает нарубанный уголь, а потом санки грузит. А там уж саночный впрягается и по лаве к вагонеткам ползёт. Под землёй день долгий. Ни солнца, ни свежего воздуха. Оглянется Игнат, — как там Христина, не свалилась ещё? — а она не отстаёт, работу исправно делает, поёт себе. За лампами следит, чтоб не погасли, помогает и крепь поставить, и саночному запрячься. Тот иной раз в сердцах плюнет чёрной слюной.
— Пропади он пропадом этот уголь! Христина, передохнём маленько. Я и без санок ползти не могу.
А она ему:
— Ты, миленький, не ломайся, не бодайся, а в землю упирайся — санки сами и пойдут. К лету новы-сапоги и вышиту-рубашку купишь, а невесте ленты алые.
Тяжело работа идёт, а услышат горняки в забое смех её девичий, да слово весёлое, так и ничего — ладится.
Как-то к концу смены посмотрел Игнат на Христину. Лицо у девушки чернее чёрного, белые зубы сверкают, в глазах-вишнях свет лампы колышется. Игнат и скажи:
— Ты, Христинка, на чертёнка похожа.
— Сам-то на кого? Только рога приставить, да горячи угли вставить.
Засмеялась Христина, подползла на коленках к Игнату поближе, обтёрла рукой его лицо. Он глядит на неё, а сказать ничего не может.
Вот оно как вышло. Не на праздничных гуляньях, не в хороводе у реки, и не при свете дня, а разглядел таки Игнат в чумазой девушке Христине любаву свою. Без неё не жить. Сердцем прикипел.
Дня через два ли, три поспешил Игнат в шахту пораньше, пока народ не спустился, посмотреть, не прибывает ли вода. Идёт по штольне, пригибается.
Слышит: шаги, не шаги, навстречу кто-то, клюкой постукивает. Лампу поднял, присмотрелся. Человек будто. Ростом невысок, крепкий, как из камня вытесан. Одежда богатая, сапоги тоже, а из чего — кто его разберёт. Голова не покрыта, волосы серебром отливают, золотым обручем через лоб перехвачены. Лицом стар, но не старец. Глаза — словно угли теплятся, — ворохни и вспыхнут.
Слыхал Игнат от горняков, до седин доживших, что нет-нет да и объявится Хозяин Горный. От встречи с ним добра не жди. Игнат не робкого десятка. Не раз в одиночку спускался в шахту и в забое один управлялся. А тут будто холодом проняло.
— Здравствуй, Игнат, — говорит Горный, словно старому знакомому. И усмехается.
Игнату встреча не в охоту и знакомство не в радость. Но разговор между ними пошёл.
— Здравствуй, Хозяин Горный, — отвечает Игнат.
— Никак признал?
— Так и ты не обознался.
— Значит, сладится у нас.
У Игната сердце ёкнуло.
— Чего сладится?
— А после узнаешь, не торопи. Всему есть время. Ты, вижу, выработки хотел осмотреть?
— Хотел, если дозволишь.
— Отчего не дозволить? Вместе и поглядим, как вы тут хозяйничаете в царстве моём подземном. Ну что, Игнат Шубин, — пойдём? Али боязно, откажешь?
От такого приглашения у Игната на душе муторно. А куда ж деваться? Бойся, не бойся, а что поднесёт судьба, тем и умойся.
— Благодарствую за честь, Хозяин Горный, — говорит Игнат. — Пройтись можно, раз всему есть время.
— И то, — согласился Горный. — Время, что судьба, никого не обойдёт, не обделит. Ладно уж, идём. Меня тоже дела ждут.
Пошли они. Горный впереди, за ним Игнат идёт, лампой подсвечивает. Только лампа как бы и ни к чему. Кромешной тьмы нет, видно всё, светло.
Идут по продольной, а кровля потрескивает. Горный клюкой ткнул в верхняк, он и переломился.
— Никудышний лес ставите, — говорит Горный.
Игнат думает: «Ох, Солома! Тебя на место крепи…» — а Горному отвечает:
— Да, обновить надо.
— Обновите, коль успеете.
Да где ж успеть. Чувствует Игнат, плохо дело. Пройдут горняки к пластам, а выйдут ли. Поспешить бы надо, упредить.
Горный смотрит на Игната, глазами жжёт, усмехается:
— Глазастый ты, Игнат, понятливый. Мне такой и нужен.
— Зачем это?
— В подручные. Хозяйство у меня большое, за всем не углядишь. Опять же, богатствами подземными во всякое время распорядиться надо. Кому в руки отдать, а кому и по рукам дать. Вот ты мне и пособишь.
— Благодарствую за честь, Хозяин Горный. Только служба не по мне. Из простых я, из мужиков. Распоряжаться богатствами непривычен.
— Вот и хорошо. Мне подручные нужны, не распорядители.
Игнат мнётся.
— Не знаю я. К земле привязан, среди людей пожить хочется.
— И это не беда. В моём подземном царстве никто тебя от земли не отлучит, и с людьми не раз встретишься. Всех переживёшь, пока свет не перевернётся.
«Вот попал, — думает Игнат. — Теперь уж не отпустит, подневольным сделает».
— Попал, да не пропал, — говорит Горный, словно к мыслям Игната ухо приложил. — А подневольные мне ни к чему. Как надумаешь, сам придёшь, по своей охоте.
— Извиняй, Хозяин Горный, но сам я думать об этом не стану.
— И не надо. Об этом, Игнат, не беспокойся. Придёт время, придут и думы — разрешения не спросят. Ну, бывай. Пора мне. Не забывай разговор наш.
— Уж не забуду.
— Вот и ладно.
На том и разошлись.
После такого разговора Игнату бежать бы из посёлка, покуда ноги несут. Он Христину вспомнил, глаза её. Тут шахтный гудок. Игнат бегом к Соломе. Нельзя, мол, народ в шахту пускать, завалит. Крепи менять надо. Солома на него в крик — чего указываешь! Игнат скорей к хозяину, Струмфэ. И там толку мало — пошёл вон! А тем временем Солома приказал всем в шахту спуститься. Пригрозил прогнать с работы за ослушание, да штрафами за разговоры. Никто не ослушался и говорить много не стал.
Дальше-то история совсем не весёлая. Весь народ, сколько ни есть, только и успели, что спуститься, и Христина с ними. Всем одна судьба.
Игнат как узнал, что всю смену завалило, и Христину, в тот час седым сделался. Старик и всё. Потом кинулся Солому искать, а тот схоронился где-то. Игнат в контору, к немцу. Схватил его за горло, только шея хрустнула. Немца прикончил и обезумел совсем. Опять на шахту побежал, никто его остановить не осмелился. Куда потом Игнат делся, — как исчез. Разное говорили: одни — в шахтный ствол прыгнул; другие — будто завал разгребать стал, его и завалило породой; а ещё — взорвал себя Игнат в старых выработках, где шахтный газ скопился.
После всей этой истории на грушевских шахтах и объявился Шубин — подручный Горного. Стал он подземным управителем на Донецких шахтах. Все старые выработки обойдёт, оглядит, ни одной не пропустит. Что не так — жди беды. Затопит, завалит, а то и всю шахту взорвёт. Осерчать ему всё одно, что пороху вспыхнуть. Иной раз над кем и пошутить вздумает. После тех шуток горняки как ошпаренные из шахты бежали. Случалось, проучит, кого следует. Много про него сказывали и хорошего, и плохого. Многое забылось. Сколько уж лет прошло. Оттого и переиначивают сказ о нём то так, то эдак. Ну, на то он и сказ.
Как шахтер со Скарбником деньги делили
Жил да был шахтер, бедный-пребедный, частенько выпить любил, конторщики на него злились: пить, мол, пьет, а дела не делает. Вот они и устроили ему проходку — не угрызешь! Порубал он там денек, поглядел, перекрестился и говорит:
— Матерь божья, что ж я тут, бедная головушка, заработаю?
Расстроился вконец, сел на камень и сидит. Вынул краюху хлеба, в золе печеного, и ест. Ест, и вдруг подходит к нему незнакомый шахтер, — китель на нем, пояс спасательный, — и говорит:
— Счастливо выбраться!
— Счастливо выбраться и тебе.
Спрашивает незнакомец, а был то Скарбник:
— Завтракаешь аль полдничаешь?
— Да завтракаю, — говорит шахтер.
Скарбник снова спрашивает:
— Ты что, работать здесь подрядился?
— Само собой.
Работы там было на добрую сотенную, а шахтер-то подрядился на нее за полста.
— Что ж так дешево рядишься? — спрашивает Скарбник.
— А что делать, друг? Люди больше не дают.
— Ну не горюй, — говорит Скарбник. — Я тебе помогу.
Шахтер очень обрадовался, до того обрадовался, что половину краюхи своей Скарбнику отдал. А Скарбник говорит:
— Слышь, ты тут не бейся, костей не ломай. Тебе тут не справиться, это дело для меня. А вот на работу ходи аккуратно, день в день, час в час.
— Чего ж мне свет-то даром жечь, — толкует шахтер, — коли проку от этого не будет?
— Ты зря не спрашивай, знай свое дело.
Ну добро. Послушался шахтер, ходит на работу день в день, час в час. Срок вышел, собираются штейгеры сажени мерить, а у него и полсажени проходки не наберется. И тут опять приходит Скарбник и говорит:
— Гляди. Вот как я работаю.
Встал, уперся спиной в породу и пятится. Прошел саженей двадцать.
— Хватит? — спрашивает.
— Да поболе надо бы, — отвечает шахтер.
— И то правда, — говорит Скарбник. — На двоих оно и впрямь маловато.
Уперся спиной, прошел еще десять саженей. Так что всего тридцать саженей прошел.
— Ну, теперь будет.
Обрадовался шахтер. Но говорит:
— Разве ж мне за это заплатят?
— Заплатят. Пойдешь за получкой — тачку возьми. А как получишь деньги — сей же момент сюда с ними!
Ну добро. Объявили расчет, пошел шахтер с тачкой за деньгами. Заплатили ему, что положено, целиком, и он сию же минуту с деньгами — в шахту. Довез деньги, а Скарбник ржавую соломинку положил поперек шахтного ствола, сам, ноги свесив, садится на нее у одного края, шахтера с другой стороны сажает и говорит:
— Давай дели!
— Такая куча денег! — говорит шахтер. — Мне и не сосчитать!
— Эко дело! — говорит Скарбник. — Раскладывай монету туда, монету сюда — на две кучи.
Разложил шахтер деньги. Один грош нечетный остался.
— Кому ж этот грош? — задумался Скарбник.
— Чего там думать! — говорит шахтер. — Бери, друг.
— Ох, счастье твое, что не жадный ты! — говорит Скарбник. — Бери себе все. Это тебе от меня награда. Но чтоб ноги твоей больше в шахте не было! Смерть примешь.
— А что же мне делать-то, когда я деньги эти проживу? — спрашивает шахтер.
— Твоя правда, — говорит Скарбник. — Показать тебе кое-что?
— Изволь, покажи.
Взял его Скарбник с собой, повел и показал руду. Не очень богатую.
— Глянь,— говорит. — На год тебе хватит.
— Друг, да я это за месяц нарубаю! — говорит шахтер.
— Не болтай! Тебе и за десять лет столько не нарубать.
И повел его Скарбник вдоль руды, семь верст вел, а там поблизости заваленный ствол. Расчистил Скарбник завал и говорит:
— Ступай домой. Запомнил, где что? Найдешь?
— Я да не найду!
— Добро. Только язык не распускай. Разболтаешь — никто тебе не поможет. И я тоже.
Пошел шахтер домой — никому ни слова, молчок. На другой день спустился в шахту, ходил, ходил — нет той руды! И тут вдруг снова явился перед ним Скарбник.
— Ну как? Нашел руду?
— Да где там, друг! Глаза-то видели, а ноги не помнят.
Показал ему Скарбник еще раз дорогу до руды. Показал и отмерил.
— Слышь, рубать будешь от сих до сих, а дальше не смей! Смерть примешь. Ну, счастливо выбраться!
И ушел.
-
-
19.08.2015 в 16:48-
-
19.08.2015 в 21:39-
-
19.08.2015 в 22:32-
-
19.08.2015 в 22:35-
-
19.08.2015 в 22:35-
-
20.08.2015 в 20:09-
-
20.08.2015 в 20:09-
-
20.08.2015 в 20:17-
-
20.08.2015 в 20:29-
-
22.08.2015 в 12:10-
-
22.08.2015 в 13:07-
-
22.08.2015 в 13:07